— Прощай, милый Жак!
Бои на Тронной площади, недавно переименованной Коммуной в площадь Наций, а также оборону баррикад на улице Ла-Рокетт Луиза вспоминала потом как полузабытый сон, все — как в дыму, как в бреду. И бой на кладбище Пер-Лашез, ночью, под проливным дождем, вокруг могил и в склепах; бронзовые и мраморные изваяния, на секунду возникающие из тьмы, небывалое ожесточение последней схватки. Бились штыками, ружейными прикладами, саблями, ножами.
Коммунары сражались до последнего патрона, до последнего взмаха руки, но в пролом, пробитый ядром в кладбищенских воротах, на Пер-Лашез лезли новые полчища версальцев. Федераты отступали к высокой белой стене, отделявшей кладбище от улицы Репо, и здесь гибли в кольце врагов.
В этот страшный час Луиза не покинула товарищей. Но почти в конце сражения, получив остервенелый удар прикладом в грудь, уронив карабин, она опрокинулась навзничь в заполненную дождевой водой воронку.
Очнулась, когда бой на кладбище стих, лишь кое-где хлопали одиночные выстрелы. Долго лежала не в силах осознать, где она и что с ней. Шелестел, пробиваясь сквозь листву деревьев, теплый майский дождь, она облизывала с запекшихся губ пресные капли. Смотрела перед собой и долго не могла понять, что это смутно видится ей над краем земли? Голова раскалывалась от боли, перед глазами то появлялся, то исчезал мраморный ангел с высоко поднятым крестом, взблескивали позолоченные копья ограды.
Когда пошевелилась, нестерпимая волна боли плеснулась на нее и лишила сознания.
Лишь после многократных попыток ей удалось опереться руками о дно ямы и только тогда поняла, что странные предметы, торчащие перед глазами, — это ее собственные ноги в гвардейских годильотах, — они застряли на краю ямы, выше головы. Что-то жестяно шелестело под руками, — нащупала жесткие, зазубренные листочки, с чьего-то надгробия свалился на нее венок — «может быть, он и спас ей жизнь…
С трудом сдерживая стоны, выкарабкалась из ямы, которая могла бы стать ее последним пристанищем. Нащупала в темноте могильный камень и села, оперев на ладони разрывавшуюся от боли голову. Кепи потерялось, волосы вымокли и слиплись от грязи.
Она ни о чем не думала — какая-то инстинктивная, независимая от ее воли сила распоряжалась ею: заставила встать, оправить куртку и пойти в ту сторону, где помнились ворота. Спотыкалась о трупы и падала, снова вставала и шла.
Остатки сознания вели ее: она обязана что-то сделать, должна… Мама? Теофиль?
У ворот остановилась и ощупала грудь. Нет, не пропало, здесь!.. И на мгновение мелькнула в памяти согбенная и в то же время величественная фигура Делеклюза на фоне баррикады и замутненного дымом багрового неба…
Она не могла потом вспомнить, каким чудом отыскала дом сестры Делеклюза, как вскарабкалась по крутой лестнице, не могла объяснить, как не схватили ее на улицах патрули версальцев… Она как бы очнулась от мутного сна лишь в чистой и светлой комнатке, где в бронзовом подсвечнике теплилась на столе свеча.
Луиза разглядела перед собой высокую худенькую женщину, — тонкие черты удлиненного лица смягченно повторяли черты Делеклюза, светло-синие глаза смотрели с вопросом и тревогой.
— Вы от Шарля?
Ответить Луиза не могла. Расстегнув пуговки мундира, достала и молча протянула влажный конверт. Аземия бережно взяла письмо и отошла к столу, где горела свеча. Лицо стало суровее, строже, в углах рта легли скорбные складки. Луиза обессиленно села у порога на стул.
Аземия с письмом в руке подошла к Луизе.
— Я знала, что его жизнь окончится трагически, — сказала она негромко.
— Что пишет? — через силу шевеля губами, спросила Луиза.
— Вот. Прочтите.
Луиза взяла крупно исписанный лист, но строки прыгали и расплывались перед глазами.
— Не могу. Не вижу. Прочтите, пожалуйста…
Аземия взяла письмо и снова отошла к столу. Подавляя волнение и слезы, прочитала вслух:
— «Моя дорогая сестра! Я не хочу и не могу быть жертвой и игрушкой победившей реакции. Прости, что умираю раньше тебя, которая пожертвовала для меня всей своей жизнью. Но после стольких поражений я не в силах пережить еще одно… Я тысячу раз целую тебя, любимая. Воспоминание о тебе будет моей последней мыслью. Благословляю тебя, моя горячо любимая сестра;! ты одна, с момента смерти нашей бедной матери, являлась для меня семьей. Прощай, прощай! Еще раз целую тебя. Твой брат, который будет любить тебя до последнего мгновения. Шарль Делеклюз…»