— О, вы, мадемуазель Луиза, не представляете, на что способны рвущиеся к власти ничтожества! — Камилл встряхивал падавшими на плечи волосами и размахивал коротенькой вересковой трубочкой. — Ведь Луи Бонапарт уже не раз пытался вскарабкаться на трон покойного дядюшки. Он, видите ли, считает себя единственным наследником Наполеона, а всех прочих претендентов — самозванцами и мошенниками. Страсбургский и Булонский заговоры кончились для него худо: первый — высылкой в Америку, второй — пожизненным заключением в крепость Гам, Но из Гама ему удалось бежать. И вот, когда обезумевший от страха Филипп показывает французскому народу царственный зад, Баденге — здесь! Да, on мечтает о своем восемнадцатом брюмера! Но его час еще не пробил! В феврале сорок восьмого народ отдает свои симпатии и доверие Бланки, Распайлю, Барбесу, республиканцам. А в июне генералы Кавепьяк и Клеман Тома по приказу Луи Наполеона расстреливают парод на улицах и площадях Парижа. Ты-ся-чи! Уже после окончания боев убито одиннадцать тысяч! Восстание раздавлено, и новый Бонапарт становится президентом! Мне до сих пор снятся те дни, и я просыпаюсь от собственного крика…
Камилл до провалов в щеках затягивался трубочкой. Его потертая бархатная куртка была испачкана красками — охрой, суриком, киноварью, а Луизе представлялось, что это — следы крови.
— И поверьте слову, мадемуазель Луиза, — сказал ей Камилл перед отъездом, — июнь не конец! Баденге — падаль, возомнившая себя Цезарем, ему недостаточно президентства. Он еще прорвется к единовластию! Если даже ему придется шагать по миллионам трупов!..
Вот об этих словах и вспоминала Луиза, бродя по набережным и улицам Парижа, браня себя за то, что не взяла у Терезы здешнего адреса Камилла. Она знала лишь, что он живет где-то на Монмартре, давнем прибежище нищих художников, вряд ли, не зная адреса, удастся его найти. Хотя, возможно, там знают мастерскую Курбе. В прошлом году во всех газетах писали о его картинах «Дробильщики камня» и «Похороны в Орнане»…
Долго стояла перед зданием Ратуши, затем медленно двинулась по правому берегу Сены на запад, мимо строгого Лувра и похожего на колоссальный шоколадный торт Тюильри, перешла по мосту Согласия на левый берег и, замедляя шаги, прогулялась по набережной д'Орсей, разглядывая колонны и величественный портик Бурбояского дворца.
Вдоль фасада четко шагали вымуштрованные гвардейцы в красно-синих мундирах — охраняли новоявленных властителей государства… Интересно, что эти, новые, принесут Франции? Если будут продолжать так, как начали в июне, то… Неужели Камилл прав и страну снова ждут испытания и невзгоды?..
В тот, первый, парижский приезд она побывала на площадях Вандомской и Конкорд, пытаясь представить себе, как здесь из-под треугольного ножа только что изобретенной гильотины упали в корзину царственные головы Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты, как мужественно встретили здесь смерть Робеспьер и Дантон…
Сейчас на площадях было удивительно спокойно и тихо. Мирно разгуливали и перепархивали тысячи голубей, — дети, старики и старушки кормили птиц зернами и хлебными крошками. Стеклянно щебетали фонтаны, их струи изгибались в лучах солнца многоцветными радугами.
Да, Париж! Не надоест смотреть, не надоест слушать!
Но было в городе и еще одно, заветное для Луизы место — бывшая Королевская площадь, три года назад переименованная в площадь Вогез, — там жил Виктор Гюго! Луиза и сама еще не знала, решится ли посетить известного всему миру поэта и романиста, академика и пэра Франции, члена Законодательного собрания Второй республики.
Необходимы были и дерзость, и решительность, и известная вера в себя, чтобы поднять руку к бронзовому молотку, висевшему перед резной дубовой дверью! Но в кармане жакеточки Луизы шелестели странички присланных ей некогда писем: Гюго с похвалой отзывался о ее стихах, благословлял на творческий путь! А вдруг увенчанный славой великий мэтр не позабыл темноглазую девочку из департамента Верхняя Марна, где он навещал покойного Шарля Демаи? Ведь он тогда не раз клал ей на голову свою широкую ласковую ладонь, а она играла ему на фортепьяно «Марсельезу».