И все же не один круг сделала Луиза по старинной площади, посреди которой гарцевал на бронзовом коне Людовик Тринадцатый. С опаской посматривала на окна третьего этажа, прикрытые бархатными шторами, не сразу подняла к бронзовому молотку руку. Но — подняла!
Дверь открыла толстая седая консьержка в очках и на несмелый вопрос Луизы пожала плечами.
— О, мадемуазель! Неужели не знаете? Мосье Гюго не живет здесь уже три года! Это известно в Париже каждому!
Старуха рассматривала молоденькую провинциалку почти с жалостью, но, на счастье Луизы, оказалась словоохотливой и к тому же любила похвастаться знакомством с великим человеком.
— О, супруга мэтра, госпожа Адель, тогда все рассказала мне! — гордо изрекла она, складывая на могучей груди багровые руки. — Да я и сама была свидетельницей непростительного кощунства!
— Какого кощунства?!
И снопа толстуха посмотрела с нескрываемым сожалением и, шумно вздохнув, распахнула дверь.
— Входите, мадемуазель! Я расскажу вам все!
Так Луиза узнала, что три года назад, в дни июньского восстания, двадцать четвертого, Гюго отправился на заседание Ассамблеи, и там депутат Белле сообщил ему, что Королевская площадь охвачена пожаром, какие-то негодяи, проникнув из переулка Гемене в дом № 6, подожгли квартиру Гюго. К счастью, Белле оказался рядом и помог мадам Адель Гюго укрыться в безопасном месте.
«Сейчас, Виктор, ваша семья находится у трубочиста Мартиньони. Знаете дом на углу с аркадами? Вот там».
Охваченный страхом за сыновей, Гюго на случайно подвернувшемся фиакре домчался до Королевской площади. К счастью, никто из его близких не пострадал.
— А ведь вы, мадемуазель, видимо, и того не знаете, какое ужасное горе перед этим постигло мосье Гюго? — с блестящими от слез щеками продолжала консьержка. — О, я никогда не забуду проклятую осень сорок третьего! Представьте — на Сене перевернулась яхта мосье Шарля Вакери, мужа незабвенной Леопольдины, любимой дочери мэтра! О, какой то был ужас, у меня нет слов! Шарль пытался спасти жену, и они утонули в объятиях друг друга. Если бы вы видели в те дни мосье Виктора! Воплощение страдания! Я думала, он не переживет, клянусь всевышним! К счастью, у него остались сыновья… Старуха вытерла платочком глаза и, немного успокоившись, спросила:
— Вы пришли к мосье со стихами? Да? К нему многие приходят, и он не отказывает никому. О, у него поистине великое сердце! А живет он сейчас, мадемуазель, на улице Тур-д'Овернь, на южных склонах Монмартра. Там хорошо, тихо, зеленые сады, трава прямо на улице…
После долгих колебаний Луиза вое же решила отправиться на Монмартр.
Взлохмаченный лобастый человек встретил ее на пороге залитой солнечным светом комнаты, набитой книгами от пола до потолка. В глубине виднелся заваленный газетами и листами бумаги письменный стел, в костяном бокале белели гусиные перья. Тускло поблескивала на столе медь подсвечников, а в затененном углу розовел мрамор женской фигуры.
Луиза мгновенно оглядела Гюго. Увы, он постарел, ее кумир, под пронзительно острыми глазами обозначились мешки, чуть обвисли щеки, а губы сжались жестко и скорбно.
Гюго, прищурившись, с любопытством взирал на посетительницу. Горничная, открывшая Луизе дверь, с ожиданием смотрела из передней.
— Что угодно, мадемуазель? — спросил Гюго.
Не узнал!
Луиза молча протянула письма, адресованные ей на Вронкур. Он взял, не спуская с Луизы чуть иронического, но довольного и понимающего взгляда, — ему, «королю поэтов», конечно же частенько приходилось принимать дань немого девичьего восхищения и обожания.
Мэтр бегло читал собственное послание, а Луиза вспоминала ощущение, испытанное сегодня, когда бродила по нефам Нотр-Дам, украшенным чудесными цветными витражами. Там ей мерещилось, что из какого-то темного угла за ней неотступно следят налитые болью глаза Квазимодо, что вот-вот откуда-то выпрыгнет белая козочка и следом появится Эсмеральда.
Пробежав письмо, Гюго кивнул горничной и, отступив в глубину кабинета, сделал рукой с письмом приглашающий жест:
— Прошу!
Так она вступила в святилище, пахнувшее кожаными переплетами старых книг, воском свечей и сигарным дымом.
— О, мосье! Я помешала?!
Он махнул рукой, словно говоря: что же поделаешь?
— Э-э-э… Мадемуазель, мадам?
— Я не замужем, мосье. Меня зовут Луиза Мишель. Он вдруг остановился, рывком повернулся к ней и, наклонившись, пристально всмотрелся. А выпрямившись, яростно хлопнул себя ладонью по могучему лбу.