Той памятной осенью Луиза просто изнемогала. Ее властно тянула к себе мечта всей ее жизни — борьба, но невозможно было ни бросить школу, ни передоверить занятия таявшей на глазах мадемуазель Пулен.
Школьные занятия были бы для Луизы просто невыносимыми, если б не сознание, что она воспитывает «своих девочек» так, как того требует завтрашний день Франции, что благодаря ей они вырастут не тупыми самодовольными мещаночками, а патриотками, готовыми на подвиг и самопожертвование, — не зря же она часто напоминает им о славной и трагической судьбе сожженной на костре крестьянской девушки из Домреми…
А обстановка во Франции все накалялась! На основных выборах в Законодательный корпус оппозиция получила на полтора миллиона голосов больше, чем шесть лет назад, трон под усатым императором шатался и скрипел все сильней…
— Мы живем на вулкане, Луиза! — сказал ей как-то Ферре, — Лава народного гнева вот-вот прорвется и испепелит Баденге и его прихвостней! Вы полюбуйтесь на его жирную свору!
Разговор происходил в «Комеди Франсез», куда неугомонная Мари затащила брата и Луизу. Нет, их привлек в театр не душещипательный водевиль покойного мосье Скриба! В журналистских кругах стало известно, что этот спектакль «соизволит осчастливить присутствием Его Величество с семейством и гостящей в Тюильри царственной родней» — так завтра с восторгом сообщит лакейская «Фигаро».
Сейчас партер и ложи слепили глаза: модные диадемы а-ля императрица Евгения, блистающие колье, ожерелья и браслеты великосветских львиц, эполеты и ордена военных чинов и сановников, кресты, аксельбанты, ленты Почетного легиона, трехцветные перевязи депутатов. Шуршали шелка и бархат, отделанные нежнейшим гипюром и валансьенскими кружевами, перезванивались серебряные шпоры, искрилось драгоценными каменьями именное оружие.
Императорская семья еще не появлялась, и зал непринужденно шумел, но глаза «верноподданных» постоянно обращались к державной ложе, где на фоне красного бархата простирал крылья и топырил когтистые лапы позолоченный орел.
Журналист и газетчик, Теофиль знал в лицо почти всех вельмож и сановников, «славу и гордость нации», и с саркастической усмешкой сообщал Луизе подробности.
— Этот? В генеральском? — язвительно переспрашивал он, щурясь сквозь пенсне. — Стыдно не знать, миледи! Это известный всему миру герой, маршал Ашилль Базен! Именно он покрыл себя немеркнущей славой, возглавляя Мексиканскую экспедицию, именно на его руках кровь тысяч французских парней, закопанных в землю Америки! А рядом видите уродливо-лобастую, горилью башку? Это генерал Трошю, тоже герой. Посмотрите: вся грудь в звездах, словно иконостас! А толстяк в соседней ложе — глава Законодательного корпуса Эжен Шнейдер, владелец сталелитейных и пушечных заводов в Крезо и…
Теофиль не договорил — грохот аплодисментов и ликующие крики прервали его. Стоя спиной к сцене, сановная, вельможная Франция приветствовала своего кумира.
— О-ля-ля! — с гримаской деланного восхищения воскликнула Мари. — И маленький Баденгетик, Наполеончик Четвертый тут. О-ля-ля, пупсик!
В парадном мундире, с широкой голубой лентой через плечо Луи Бонапарт стоял в глубине ложи и напряженно смотрел в зал.
— Клянусь, душонка у него в пятках! — усмехнулся Ферре. — Он не может забыть бомбы Феличе Орсини!
— С какой радостью я отдала бы жизнь, чтобы увидеть эту гадину дохлой! — шепнула Луиза. Лицо у нее побледнело, ноздри тонкого носа нервно раздувались.
— А вы думаете, Луиза, что здесь, — Теофиль сердито кивнул вниз, — не найдется ему замены?! Будьте спокойны, сударыня! Убивать их надо всех вместе, лишь тогда восстание обретет смысл!
Луиза с удивлением оглянулась на Теофиля, — никогда не видела его таким ожесточенным.
Водевиль оказался пошленький, сентиментальная мелодрамка с обязательной мещанской назидательностью. С отвращением глядя на сцену, Луиза вспоминала пьесы Гюго, — восемнадцать лет Париж не видит «Рюи Блаза», «Марии Тюдор», «Лукреции Борджиа»!
В антракте журналисты оживленно обсуждали последние события.
— Вон там галдят о чем-то мои соратники по «Улице» и «Шаривари», — сказал Теофиль своим спутницам, пробираясь сквозь толпу. — Пойдемте. Я познакомлю вас.
У задернутого драпировкой окна стояли братья Луи и Виктор Нуары, красивые, ладные, похожие друг на друга, «словно два су чеканки одного года» — так посмеивался над ними Теофиль. Были здесь: знакомый Луизе писатель и публицист Жюль Валлес с иконописным лицом, с задумчивыми обжигающими глазами; журналисты Паскаль Груссе и Гастон Дакоста; бывший бочар, а ныне газетный издатель Жан Баптист Мильер, многие другие, — кое-кого Луиза встречала в редакциях прогрессивных газет.