— Проходите же, проходите!
Мастерская с высоким сводчатым потолком, с широкими, синими от вечернего света окнами была полна. Художнические пелерины и блузы, разноцветные береты и шляпы, яркие шарфы. Богема!
Поставив на пол бутылки, Камилл, улыбаясь, взял девушек за руки.
— Да смелее же! — сказал он. — Мэтр будет рад! Он знает Ферре и Риго! Его мастерская — приют инсургентов!
Гюстав Курбе, краснощекий толстяк с пристальными глазами, с неизменной трубкой во рту, восседал в кресле. Рядом с ним на стульях, на ящиках и скамеечках для натурщиц — художники и журналисты. Взлохмаченные волосы, горящие глаза, стремительные жесты.
Камилл подвел Луизу и Мари к Курбе.
— Мэтр! Смею заверить: эти поклонницы вашего таланта не внесут диссонанса в нашу дружную семью!
С неожиданной для его тучности легкостью Курбе поднялся, Луизе казалось, что его темно-карие глаза пронизывают ее насквозь. Трубка художника дымила, словно фабричная труба. Луизу поразила огромная мужицкая рука, державшая трубку, настоящая медвежья лапа! Неужели эта рука создала «Венеру, преследующую ревностью Психею», великолепное полотно, не допущенное на выставку «во имя уважения нравов Парижа»?
Курбе вскинул трубку и громогласно изрек:
— О, море! Твой голос могуч, но и ему не заглушить славы, вещающей миру мое имя! Не так ли, сударыни?! — Невозможно было понять, иронизирует он или говорит серьезно. Пристальные глаза смотрели по-крестьянски пытливо и хитро. Прищурившись, благодушно посмеиваясь, Курбе продолжал, чуть наклонив лобастую голову: — Если вам интересно, миледи, я рассказываю друзьям о прошлогодней международной выставке в Мюнхене. Это не может быть не интересно. Садитесь же! — Луиза и Мари уселись на скамью, подвинутую им Камиллом. — Я повез туда свои замечательные полотна: «Дробильщиков», «Женщину с попугаем», «Охоту на оленя»! Итак, я прибыл. Мюнхен — хороший город! У местных женщин настоящие груди! Все они толстые, аппетитные и белокурые. Пивные повсюду. Табак дешев. К сожалению, много художников! — Не глядя, Курбе взял со стола высокую глиняную кружку и сделал несколько глотков. — Меня, само собой, встречали восторженные толпы! Иначе не могло быть! Первый вопрос, который мне задали: «А картины ваши с вами?» Я ответил: «Со мной моя жажда. Пойдемте-ка выпьем!..» О, мы здорово нахлестались! Наутро я был разбужен в гостинице тысячеголосым шумом. Собравшаяся под окнами толпа вопила на все лады: «Да здравствует Курбе! Да здравствует величайший из собутыльников!»
И снова Луиза не могла понять, умная ли это ирония или самонадеянность и самовлюбленность! О, он не прост, этот человечище с медвежьими ухватками и пронзительными глазами!
А Курбе, потрясая пустой кружкой, отыскивал кого-то среди собравшихся.
— Камилл! Ты был у папаши Лавера? Надеюсь, он поверил великому Курбе в долг несколько пинт дрянного вина?!
Камилл поставил перед художником полную бутыль.
— То-то же! — торжествующе захохотал Курбе. — Иначе ему нашлось бы какое-нибудь грязное место на моем очередном великолепном полотне. Я осрамил бы жадину на всю Францию! Камилл, кружки для дам! Они не дерзнут не выпить с Жаном Дезире Гюставом Курбе! Мои гости обязаны пить, сударыни, когда пью я! Ха-ха-ха-ха!
Этот толстый, волосатый Гаргантюа хохотал так, что пламя газовых рожков плясало в дымном чаду.
Камилл принес кружки, налил вина. И хотя Луизе совсем не хотелось пить, она не посмела отказаться. Курбе выпил и сам, довольно крякнул и уставился взглядом в Мари.
— Вы сестра Теофиля Ферре! — безапелляционно заявил он. — Похожи. Он в Сент-Пелажи?
— Да, мосье Курбе!
— Без всяких мосье! Мэтр Курбе или мэтр Гюстав, как угодно! Но не мосье! Во Франции и без Гюстава Курбе отвратительно много месье, словно дерьма в помойке! Я сыт по горло… Значит, Сент-Пелажи? Я навещу его, мадемуазель…
— Мари.
— Мадемуазель Мари! Я навещал там моего друга Жюля Валлеса! Я сотрудничал в его великолепной «Улице», которая не стеснялась бить морды холуям Империи и самому Баденге! — И вдруг, словно сразу позабыв о Мари и Луизе, Курбе отыскал среди гостей рыжебородого тщедушного человека, жестом подозвал к себе и, тыча ему в грудь дымящейся трубкой, закричал:
— И ты смеешь, Эжен, болтать о великих традициях прошлого! Да?! Да ты пойми, рыжая голова, во французской кастрюле сейчас кипит рагу, в которое ввалено дерьмо, и, сколько бы они ни пытались улучшить вкус этой жратвы добавками лавра — я имею в виду Клемапа Лорье — и даже оливок — подразумеваю Эмиля Оливье,[12] — не поможет! Единственный выход: вышвырнуть дерьмовое рагу в помойку! — И, помолчав, спокойно: — Пойми, нам нужны революция восемьдесят девятого года на новой основе и конституция, созданная свободными людьми, нами!
12
Клемав Лорье (Лавр) и Эмиль Оливье — политические деятели времен империи Наполеопа III.