И он подсунул мне бурду с тремя кусками сахара, разбавленную молоком. Я поморщилась от сладкого запаха и спросила, нельзя ли тут достать черный кофе. Джордж указал на картонную коробку с шестью закрытыми пластиковыми стаканчиками, я нашла один, на котором было нацарапано "Ч", и открыла. Кофе оказался чуть теплым, но достаточно крепким, чтобы взбодрить меня.
К тому моменту, когда Макгро отпустил Чэпмена, я уже выпила два стаканчика кофе, просмотрела утреннюю бульварную прессу и обсудила со знакомыми детективами вчерашний баскетбольный матч. Мне сказали, что комната, куда ушел шеф, была кабинетом жертвы, где ей нанесли ножевые ранения и бросили, сочтя мертвой. Обнаружили ее лишь несколько часов спустя. Явных подозреваемых нет, простых версий тоже, никаких кровавых следов, ведущих в лабораторию сумасшедшего ученого, одержимого манией убийства. Полицейские готовились к кропотливой и нудной, но любимой работе и ждали отчетов медэкспертов и криминалистов, которые исследуют все ткани и вещества, попавшие в их профессиональные руки.
— Уф, блондиночка, — воскликнул Чэпмен, выходя в коридор и направляясь к холлу, — одного твоего появления здесь хватило, чтобы шеф превратился в чудовище. Вот уж точно — о вкусах не поспоришь!
Чэпмен был в своем репертуаре. Пока я дни напролет буду страдать, прокручивая в голове моральные аспекты гибели этой женщины, и думать о том, какая это утрата для ее близких, Майк будет просто вести охоту. Он любит расследовать убийства, потому что о трупе не надо заботиться, а я, наоборот, ценю именно процесс реабилитации жертвы сексуального нападения. Это приносит больше удовлетворения, чем дела об убийствах, в которых нам остается только отомстить за смерть человека, посадив за решетку преступника, который будет проводить свое свободное время, проверяя на слабость нашу юридическую систему. Раз нет возможности вернуть человеческую жизнь, то о какой справедливости может идти речь!
Я смотрела, как Майк идет к нам, и радовалась — что бы Макгро ни наговорил ему, на лице у него все равно сияла фирменная улыбка. Его густые черные волосы были — что для него нетипично — слишком растрепаны, а значит, события предыдущей ночи сильно его затронули. Когда Майк был чем-то сильно расстроен, он гораздо чаще проводил рукой по волосам, сам не замечая этого. Синий свитер и джинсы — так он начал одеваться еще пятнадцать лет назад в Фордхэме — выделяли его из толпы детективов убойного отдела, предпочитающих серые и коричневые костюмы.
— Давай сядем в уголке, и я расскажу тебе, что у нас есть. — Майк поманил меня рукой, надеясь найти укромный уголок в огромном холле. — Слушала утренние новости? Об этом деле уже сообщали?
— Я слушала радио по дороге сюда, об убийстве не было ни слова. Сообщают о забастовке мусорщиков и переговорах с профсоюзами, а также обсуждают стоимость безделушки, которую саудовский принц подарил принцессе Диане.
— Значит, у нас в запасе несколько часов. Ты договорилась с фотографами?
— Естественно. Баннион приедет сюда собственной персоной. — Я позвонила главе технического отдела, чтобы убедиться, что все будет сделано как надо. — Он обещал быть к восьми.
— Значит, так. Джемма Доген — пол женский, европеоид. — Майк открыл блокнот на первой странице, но ему не требовалось туда заглядывать, чтобы изложить мне суть дела. — Пятьдесят восемь лет, но должен тебе сказать, что это была весьма симпатичная старушка...
— Пятьдесят восемь — это не совсем старушка, Майк.
— Ну, персиком ее тоже не назовешь, детка. Когда речь идет об изнасиловании, сразу представляешь себе молодую красотку, которая...
— В этом твоя проблема: иногда ты думаешь не тем местом, которым следует. А оно, возможно, не намного больше твоего мозга.
Изнасилование, особенно когда преступник не знаком с жертвой, не имеет ничего общего с сексом, как мы его понимаем. Это отвратительное жестокое преступление, в котором преступник использует секс как средство подчинения, унижения и оскорбления жертвы. И Майку известно это не хуже, чем мне.
— В любом случае она была подтянутой и сильной пятидесятивосьмилетней женщиной, которая оказала сопротивление. Доктор медицины. Разведена, детей нет.
— А кто ее бывший муж и где он сейчас?
— Как только мне это сообщат, я тут же скажу тебе. Я работаю над этим делом всего на несколько часов дольше тебя, и надо заметить, люди не очень-то рвались нам помочь посреди ночи. Большинство ее коллег и сотрудники центра стали приходить на работу только час назад, так что, думаю, ответ мы получим скоро. — Я кивнула, и Майк продолжил: — Судя по обстановке в ее кабинете, с личной жизнью у нее было негусто. Никаких семейных фотографий, ни снимков собаки или кошки, ни вышитой подушечки с умным изречением или инициалами. Просто ряды справочников, несколько дюжин картотечных ящиков с рентгеновскими снимками и медицинскими записями, около тридцати пластиковых моделей мозга — и то, что раньше было симпатичным восточным ковром, а теперь непоправимо испачкано кровью.
— Кто ее обнаружил?
— Ночной сторож делал обход незадолго до полуночи, он последним был в этом коридоре. Тем вечером, раньше, он проходил по этажу еще два раза и ничего не слышал. А в третий раз, сказал он, были стоны. Он достал универсальный ключ, открыл дверь в кабинет доктора Доген и позвонил в службу спасения, а потом его вырвало — к счастью для парней из лаборатории, в коридоре.
— Она была еще жива?
— Грубо говоря, да. Ее тело было похоже на швейцарский сыр — она потеряла почти всю кровь. Думаю, она была без сознания, когда преступник ее бросил. Могла пролежать так несколько часов, а потом вдохнула последнюю порцию кислорода, что и услышал охранник. Конечно, прибежали врачи из «Скорой», попытались подключить ее к аппарату искусственного дыхания и отвезти в операционную, чтобы продуть легкое и оценить внутренние повреждения, но ее уже было не спасти. «Ничего хорошего» — это еще мягко сказано о состоянии доктора Доген.
— Эксперты уже определили время, когда ее ранили?
— Это тебе что, кино? Пока они сделают вскрытие, я поговорю с ее коллегами, друзьями и соседями, которые расскажут мне, когда они видели Джемму в последний раз или разговаривали с ней. Потом я скажу патологоанатому, что в тот день, когда была убита доктор Доген, у преступника на все про все было не больше пятнадцати минут, а он посмотрит на меня чистыми честными глазами и назовет мне то самое время, которое я преподнес ему на блюдечке.
Одинокая преуспевающая женщина, без детей, без домашних животных, от нее никто не зависел. Я попыталась подавить жалость и сосредоточиться на фактах, которые сообщал Майк. Но воображение рисовало мой собственный труп, распростертый за закрытой дверью на восьмом этаже прокуратуры: люди проходят мимо, не удосуживаясь проверить, есть ли кто внутри. Ничего себе картинка...
— Думаешь, она пролежала в этой комнате весь день и никто не знал об этом и не искал ее? Это ужасно.
— Алекс, она жила по расписанию почти такому же, как у тебя. Хорошо еще, если ее левая и правая руки успевали в операционную одновременно. Она преподавала в медицинском колледже, оперировала в больнице, читала лекции по всему миру, давала консультации в сложных случаях, а в свободное время добивалась, чтобы правительство отправляло ее в горячие точки вроде Боснии или Руанды, где она проводила благотворительные операции. И все это — согласно записной книжке на ее столе — только за март месяц.
— А что у нее было запланировано на вчера?
— Я разбудил посреди ночи декана медицинского колледжа и заставил его выяснить это для нас. На выходные Доген уезжала из города, ее ждали обратно в понедельник. Но в больнице она должна была появиться только в восемь утра во вторник — то есть вчера, — ей предстояло участвовать в операции, которую проводил ее коллега. Врачи ждали в операционной, пациенту уже ввели наркоз и побрили голову — это происходило в той комнате-театре, где студенты могут наблюдать происходящее...