Пять
Войдя в дом, Роланд сказал:
— Похоже на телик.
Я переспросила:
— В смысле, как в телевизоре? Как в детской передаче?
— У нас не было телевизора, — ответила Бесси. — Мама не разрешала нам его смотреть.
— Но теперь можно? — спросил Роланд, как будто это только что пришло ему в голову.
— О да, — кивнула я.
Я планировала долго торчать с детьми перед телевизором — по крайней мере, пока не встретила их. Сейчас я подумала, что, если Багз Банни стукнет Даффи Дака молотком, Бесси с Роландом тут же вспыхнут.
— Конечно, не сколько угодно, — поспешила добавить я. — Не целыми днями.
Дети не торопились заходить внутрь. Дверь была открыта, но они, как вампиры, ждали особого приглашения. А может, дом выглядел таким чистым, ярким, нетронутым, что ребята боялись уничтожить его тем, что пряталось у них внутри.
— Вас что-то тревожит? — спросила я.
— Нет, — раздраженно ответила Бесси. — Мы просто думаем.
— О чем?
О матери, решила я. Или об отце.
— Не твое дело, — отрезала девочка. Значит, о матери.
Мне хотелось узнать о Джейн побольше от тех, кого она растила, а не из расплывчатых рассказов Мэдисон. Но вместе с тем не хотелось вообще ничего узнавать, потому что тогда я буду сравнивать себя с ней каждый раз, стоит детям спалить простыни.
Наконец близнецы перешагнули порог.
— Ух ты, — восхитился Роланд, пружиня на полу. — Вот это круто!
— Скажи? — улыбнулась я, чувствуя, как мои ноги медленно погружаются в мягкий материал.
— Бесси, смотри, хлопья! — воскликнул мальчик, указывая на пирамиду разнообразных коробок сладких хлопьев и шариков, и я понимала его восхищение — в моем детстве были только хлопья самой дешевой марки, в огромных прозрачных пакетах, на двадцать процентов состоящих из раскрошенной кукурузы или даже муки.
Но его сестра уже подошла к высокому книжному шкафу, заставленному полным собранием книг про Нэнси Дрю и братьев Харди, томами Джуди Блум, Марка Твена и разных сказок.
— Это для нас? — спросила она.
— Ага. Могу вам почитать, что захотите.
— Мы и сами умеем, — сказала Бесси, покраснев от мысли, что я приняла их за неграмотных. — Мы постоянно читаем.
— Да, только и делаем, что читаем, — добавил Роланд. — Но у деды с бабулей не было детских книг. Скука смертная!
— А какие были?
— Про Вторую мировую, — начала перечислять Бесси. — Две книги про Гитлера. Нет, четыре про Гитлера. И еще про нацистов. И про Сталина. Про Паттона. Всякое такое.
— Звучит кошмарно, — сказала я.
— Да, отстой, — согласилась Бесси.
— Ну, теперь можете читать эти книги.
— Я многие уже читала, — рассеянно сообщила Бесси, разглядывая корешки, — но есть кое-что интересное.
— Отлично. И мы можем купить еще. Или поехать в библиотеку, взять почитать, что захочешь.
— Хорошо, — кивнула она и посмотрела на меня: — Будешь читать нам по вечерам, если хочешь. Перед сном.
— Отлично, — сказала я, чувствуя, как наша жизнь обретает форму, как начинается рутина.
— Не хочешь одеться? — спросила меня Бесси, и я поняла, что так и стою в одном белье.
— Черт! То есть блин, да, я хочу одеться.
Нужно было что-то надеть, но я боялась оставлять детей одних. Бесси словно прочитала мои мысли:
— Иди переоденься. Мы в порядке, правда, в полном.
Я кивнула и ринулась на второй этаж, считая секунды, опасаясь, что, если буду отсутствовать дольше пары минут, по возвращении обнаружу детей роющими тоннель на свободу. Я натянула джинсы, футболку и сбежала по лестнице. В целом это заняло меньше сорока пяти секунд, и они никуда не делись: Бесси набрала стопку книг, которые хотела прочитать, а Роланд сидел на кухонном столе, запустив руку в разноцветные шарики сухого завтрака. Бесси открыла одну из книг и втянула носом запах свеженапечатанных страниц. Роланд улыбался, и это выглядело неописуемо: крошечные кусочки хлопьев, как конфетти, прилипли к его зубам.
Так вот как это — растить детей. Построить надежный дом, а потом давать все, что они захотят, неважно, насколько это невыполнимо. Что тут сложного?
И в ту же секунду я вдруг осознала, что дети до сих пор не сменили обугленную после пожара на крыльце одежду, и почувствовала себя раздолбайкой и полной идиоткой. Как я вообще за ними услежу? Как уберегу? Вот они, будни гувернантки: взлеты и падения. Мама как-то говорила, что материнство состоит из раскаяния и редких моментов, когда об этом раскаянии забываешь. Но я не стану такой, как она. Сколько раз я это себе обещала? И всегда совершенно напрасно. Ни мне, ни воспламеняющимся детям раскаиваться не в чем. Пока.