На площадке третьего этажа шумно толпились возле раковины парни из восьмой «холостяцкой» – самой буйной комнаты в лагере, куда не решались заходить даже полицаи. Холостяки были все как один в широких, наподобие лыжных шаровар, бумазейных голубых кальсонах в мелкие цветочки. Роскошные эти кальсоны выдали лагерникам неделю назад; предполагалось, что их будут использовать по назначению – как исподнее, но обносившиеся до дыр холостяки рассудили иначе и щеголяли в новых кальсонах поверх рваных брюк. В таком живописном виде они ходили и на работу.
– Танечке комсомольский привет! – закричал кто-то. – Чего в гости не заходишь?
Она отшутилась на ходу, увернулась от чьих-то объятийи прошмыгнула к себе.
В седьмой было тихо. За большим столом посередине, под низко опущенной лампой, несколько человек перелистывали журналы, писали письма, один из кубанских агрономов латал рубаху, неумело орудуя иглой. Двухэтажные казарменные койки вдоль стен были составлены где покоем, где глаголем; разгороженные листами светомаскировочной бумаги или цветастыми домашними занавесками, они образовали крошечные семейные отделения, вроде железнодорожных купе.
– Вы бы укоротили нитку, – сказала Таня агроному, сняв ватник и пристраивая его сушиться возле круглой железной печки. – Кто же шьет такой длинной. А что, гемюзу[9] еще не привезли?
– Как видите, нет, – желчным голосом отозвался сидящий над журналом тощий интеллигент в очках, – и неизвестно, когда привезут. Хваленая немецкая пунктуальность!
Гемюзу в лагере не готовили, доставляли откуда-то из Эссена.
– Очевидно, это из-за сегодняшней тревоги, – примирительно сказала Таня. – Если отключали ток, могли не успеть сварить.
Она сбросила башмаки, прошла на цыпочках к своей койке и достала из-под нее сшитые из мешковины шлепанцы. Ее место было нижним, верхнее занимала Аня Кириенко – та, что работала при мопсах. Сейчас она лежала лицом в подушку и шмыгала носом.
– Ты плачешь? – Таня приподнялась и тронула ее за плечо. – Что случилось?
Кириенко дернула локтем и всхлипнула еще громче.
– Час уже ревет, – недовольно отозвалась переводчица со своей койки по соседству. – К бауэру ее отправляют, подумаешь, беда какая! А ты что так поздно? Другие уже давно вернулись.
– А меня, Валя, один немец попросил сбросить в подвал уголь, – сказала Таня. – Меня и еще одного мальчишку. Ведь это не запрещается? Он нам за это дал хлеба, вот, видишь...
Она показала свою добычу. Переводчица, белокурая девушка лет двадцати пяти, безразлично пожала плечами и снова уткнулась в книгу. У ее койки, отделенной от комнаты двумя казенными одеялами, стояла тумбочка с маленькой настольной лампой и лежал на полу яркий лоскутный коврик.
– Тебе, ясно, не беда! – со слезами выкрикнула Аня Кириенко. – Тебе-то что! А я уже была у бауэров, спасибо!
– Ну хватит! – оборвала ее переводчица. – Помолчи, люди с работы пришли – надо им отдохнуть или нет? Я тебя туда не назначала и Фишеру говорила, что ты не хочешь. Чего тебе еще надо? Что я – командую здесь, что ли?
Она раздраженно отбросила книгу и встала, посмотрев на часы.
– Что за черт с этим ужином, в самом деле! Да, вот что, – она обернулась к Тане, – сегодня в рыбной лавке была паста, так я сказала, чтобы взяли на твою долю. Банка у меня в тумбочке, забери ее, а деньги отдашь Трофим Иванычу. Сорок пфеннигов, что ли.
– Ой, спасибо, – обрадованно сказала Таня. Селедочная паста, которую можно было покупать без карточек, считалась в лагере изысканным лакомством. Немцы ее обычно не брали, но лагерники, как только она появлялась в продаже, расхватывали в два счета. На такую случайную подкормку и уходила в основном вся их зарплата – пять рейхсмарок в месяц.
Вскрыв жестянку, Таня намазала слой серой кашицы на толстый ломоть хлеба и принялась за еду. Ладно, баланду сегодня могут и не привозить, как-нибудь на этот раз обойдемся. После этой пасты, правда, потом очень хочется пить, но зато как вкусно!
В дверь кто-то заглянул, крикнул: «Переводчицу к коменданту, живо!». Валя, пробормотав что-то насчет проклятой должности, вышла из комнаты. Вскоре на лестнице послышались голоса, шум и знакомый лязг металлических баков по ступенькам.
– Наконец-то изволили вспомнить и о нас, – язвительно заявил тощий интеллигент. – С опозданием почти на два часа!
– Седьмая, гемюзу получать! – крикнули из-за двери. Двое мужчин внесли бак-термос с завинченной крышкой – прибыл лагерный ужин.
Таня едва успела проглотить несколько ложек, заедая баланду своим селедочным бутербродом, как дверь распахнулась и в комнату быстро вошел комендант, явно чем-то расстроенный, а за ним двое в кожаных пальто.