Он добежал и увидел знакомый забор, ржавую калитку, палисадник. Ворота были распахнуты, снег за ними истоптан, глубоко прочерчен сдвоенной рубчатой колеей «студебеккера» – грузовик загнали правее дома, в изломанные кусты сирени, где когда-то стояла у Земцевых старенькая покосившаяся беседка. Они с Володькой несколько раз обещали Люде ее починить, да так как-то и не собрались...
Он взбежал на крыльцо, без стука рванул дверь в прихожую, потом другую – в коридор. В коридоре было натоптано мокрыми валенками, валялась пустая немецкая катушка от полевого телефона. Перед гудящей печью сидел на корточках солдат, отвернув от жара лицо, заталкивал в дверцу охапку наколотых досок.
– Дверь, дверь зачиняй, какого хрена выхолаживаешь! – закричал он, не глядя. Потом оглянулся и торопливо встал: – Извиняюсь, товарищ капитан! Холодно здесь дюже – дом нежилой, рази ж его натопишь...
– Чье хозяйство? – спросил Сергей. Солдат ответил что-то, он уже не слушал. Заглянул в одну комнату, в другую – ни мебели, ничего. В бывшем кабинете Галины Николаевны трое бойцов, весело переругиваясь, расстилали на полу трофейный брезент, оживленные голоса других слышались на кухне.
– Здесь что, никто не жил? – осипшим внезапно голосом спросил он у того, что топил печку.
– Видать, другая часть стояла, мы-то только вот заступили, – ответил солдат. – А гражданских вроде не было никого, товарищ капитан...
Дежнев постоял еще, пытаясь что-то сообразить, повернулся и вышел. Небо тем временем совсем расчистилось, стало еще холоднее, низкое малиновое солнце уже не грело. Нащупав в кармане пачку «Звездочки», он закурил, пощелкав австрийской, не гаснущей на ветру зажигалкой. Спокойно, сказал он себе, только спокойно и без паники. Что дом стоял пустым – ни о чем еще не говорит; в каждом населенном пункте, через который прокатилась война, остаются сотни пустующих домов, и это не обязательно означает, что с жильцами что-то случилось. Могло, конечно, случиться, а могли и просто выселить – те же немцы, когда держали оборону, наверняка загнали в город столько войск, что мест для постоя не хватало, вот и выселяли. Но у кого узнать? Бежать на Подгорный – далеко, Володька-то должен знать, если он здесь, хотя это вряд ли... Парня его возраста немцы и в Германию могли угнать, хотя в любом случае семья или соседи...
Соседи! – ударило его вдруг. Что это он, в самом деле, стоит тут как дурак, растерялся, не знает, что делать. Да вот же они, соседи, живут ведь в соседних домах – что же они, не знают, что случилось с жильцами этого? Кляня себя за несообразительность, Дежнев швырнул папиросу и побежал через улицу – к домику напротив, где из трубы тоже шел дым. Калитка оказалась на запоре, он дернул ее, нетерпеливо забряцал язычком щеколды.
– Хозяева! – крикнул он громко. – Эй, там, в тринадцатом, есть кто? Хозяева!!
На крыльцо вышла женщина в накинутой на голову шали.
– Занято, занято все! – закричала она плаксиво. – Сколько ж можно – почитай человек уже двадцать, ступить в доме некуды!
– Да я не ночевать, – сказал он, – на что мне ваш дом. Идите-ка сюда!
Женщина не тронулась с места.
– А что вам надобно? – спросила она с опаской, вглядываясь в посетителя.
– Откройте, я сказал! – взорвался Дежнев неожиданно для самого себя. – А то расшибу к чертовой матери!
Он и в самом деле грохнул в калитку сапогом – она распахнулась, жалобно звякнув отскочившей щеколдой. Хозяйка уже бежала от крыльца.
– Давно здесь живете? – спросил Дежнев, ступив ей навстречу.
– Давно, давно, – женщина закивала, – почитай, с самой коллективизации, и при немцах тут страдали – горя сколько от иродов натерпелись, это не приведи Господь, если б не вы, освободители наши...
В голосе ее снова появились плаксивые нотки, капитан почему-то почувствовал к ней острую неприязнь.
– Ладно вам, – сказал он, – это меня не интересует, насчет страданий газетчикам будете рассказывать. Земцевых вы знали – вон напротив, в шестнадцатом?
– Знала, товарищ командир, знала, как же, оченно даже хорошо знала, – хозяйка теперь чуть ли не кланялась. – И Галину Николаевну знала – культурная такая была дама, самостоятельная, – и Людочку ихнюю, обеих знала, а как же...
– Где они сейчас?
– Так ведь Галина-то Николаевна эвакуировалась, аккурат как немец бомбить стал. А Людочку бедную угнали в Германию вскорости, сразу после Ноябрьских.
– Еще жил там кто-нибудь?
– А как же, товарищ командир! Главная ихняя переводчица жила, Татьяной звали. Ой, до чего ж вредная девка – прямо сказать – потаскуха, служила у них – гордая такая, нос кверху, идет это по улице и не посмотрит, слова не скажет, будто не люди вокруг. А ведь сама с кем только не путалась, то у ей один, то другой, и хлопец этот блондинистый тоже, небось, неспроста...