Глава седьмая
Рак! Какое всеохватное, чудовищное слово. Профессор Хэнкок, сохраняя спокойствие и достоинство, объяснял мне возможные последствия своей болезни.
— Мой онколог сказал, что рак — это зачастую генетическая рулетка, — говорил он, глядя прямо на меня. — В моем возрасте и принимая в расчет то, что я в жизни не выкурил ни одной сигареты, трудно иначе объяснить, откуда взялся этот полип в горле. Просто не повезло, как сказал все тот же онколог. А с учетом того, что биопсия оказалась положительной, последствия, боюсь, огромны.
— Насколько огромны? — Мой голос звучал неуверенно, смущенно: я не знала даже, могу ли задавать подобные вопросы.
Но Хэнкоку вопрос вроде бы не показался бестактным. Наоборот, ему явно хотелось поговорить со мной на эту тему.
— Есть опасения, что опухоль могла дать метастазы.
— Я не понимаю, что это значит, профессор.
— Это означает диффузию, распространение, проникновение в другие органы. Метастазы смертельны.
Последовало долгое молчание.
— Вы умираете, профессор? — выдавила я наконец.
— Это главный вопрос. По словам онколога, вероятность метастазирования полипа, подобного этому, составляет шестьдесят процентов. Если эти клетки попали в легкие, в мозг…
Он отвернулся к пасмурному серому небу за окном.
— Вы не умрете, профессор, — сказала я уже в полный голос.
— Надеюсь…
— Вы не можете умереть.
Безотчетно я подалась вперед и взяла его за руку. От неожиданности Хэнкок вздрогнул. Потом, на мгновение сжав мои пальцы в ответ — это выглядело как благодарность, — отдернул руку. Мне захотелось провалиться сквозь землю.
— Простите, профессор…
— Вам не за что просить прощения, — сказал он. — Я благодарен…
Оборвав себя на полуслове, Хэнкок опустил голову. Снова в кабинете повисло тягостное молчание. Я не решалась его прервать, потому что не знала, что еще сказать.
Профессор заговорил первым:
— Простите, что обременил вас этим.
— Я очень ценю…
Настала моя очередь смолкнуть, не закончив фразу.
— Я знаю, что могу вам доверять, Элис. А следовательно, уверен, что вы никому ни слова не скажете об этом… даже вашему симпатичнейшему другу. Да и между собой мы не будем возвращаться к этому предмету.
— Но если у вас будут новости, появится какая-то определенность…
— Когда я буду знать прогноз, конечно, я с вами поделюсь. А пока…
— Не волнуйтесь, профессор. Я не проболтаюсь.
— Я знаю. Спасибо.
Хэнкок молча кивнул, давая понять, что наша встреча окончена.
Я вышла на улицу в растрепанных чувствах. Профессор Хэнкок умирает? Рванув бегом из кампуса, я направилась в сторону Мэйн-стрит, а потом бесцельно бродила по центру Брансуика, борясь со слезами. Это было несправедливо, слишком жестоко. Снова и снова я вспоминала момент, когда взяла его за руку, а он прошептал: «Я благодарен…» За что же благодарил Хэнкок — за обычный жест, выражение поддержки? Или он ощутил ту область невысказанного между нами — притяжение, которое мы оба чувствовали и которому не суждено перерасти во что-то большее, чем просто притяжение?
Добрый час я бродила по Брансуику, пытаясь сориентироваться в путанице нахлынувших на меня противоречивых чувств. Хотелось броситься к Бобу и все рассказать ему. Но этим я предала бы Хэнкока, попросившего, чтобы все осталось между нами. К тому же останавливало меня и другое: начни я сейчас рассказывать Бобу, как поражена этим известием, он может решить, что я и правда влюблена в преподавателя.
Пришлось взять себя в руки, отправиться в клуб на встречу с Бобом и вести себя как ни в чем не бывало. Двумя днями позже Хэнкок попросил меня задержаться после лекции. Дождавшись, пока все выйдут, повернулся ко мне:
— Я переживаю из-за того, что выплеснул на вас свои неприятности.
— А я из-за вас переживаю, профессор.
Молчаливый благодарный кивок. И потом:
— Пока мы не будем больше возвращаться к этой теме. Я не предлагаю делать вид, что этого разговора не было. Он был, и вашу доброту ко мне трудно переоценить.
— Но я ничего не сделала, профессор.
— Вы выслушали. И проявили сочувствие. Это безмерно. Но сейчас… этот вопрос закрыт и не обсуждается.
Почему? Испугался, что подпустил меня слишком близко? А может, дело в том, что я слишком откровенно показала свое отношение, взяв его за руку? Или он изменил своей новоанглийской сдержанности лишь на мгновение, чтобы хоть как-то справиться со свалившимся на него кошмаром?