Навсегда запомнились два постулата, часто повторявшиеся защитой: «Победителей не судят» и «Nullum crimen sine lege» — «Нет преступления вне закона».
В этом кипении человеческих страстей спокойствие удавалось сохранять только судьям, которые лишь в редких случаях не могли скрыть своего волнения. Нам неведомо, например, какие воспоминания и сравнения возникали у генерал-майора юстиции члена Международного трибунала от СССР Ионы Тимофеевича Никитченко, еще в 1918 году бывшего председателем военного трибунала и с тех пор ни добровольно, ни принудительно не покидавшего юридического поприща. Неужели в зале суда в Нюрнберге он ни разу не вспомнил о жертвах своей юридической деятельности, которых за эти без малого 30 лет было предостаточно?
Но непроницаемые советские судьи, просидевшие весь процесс с каменными, ничего не выражающими лицами, по моим наблюдениям, не на шутку взволновались дважды: в первый раз, когда на заседании суда речь зашла о дополнительных секретных протоколах к советско-германским договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года, и во второй раз, когда рассматривался вопрос о расстреле польских офицеров в Катыни.
Думаю, что о секретных протоколах наши высокие судьи, как и мы, простые смертные, впервые узнали на суде. Что же касается Катынского расстрела, то полагаю, что им были слишком хорошо известны советские методы физического уничтожения людей, более того — находясь на ответственных постах в юридическом аппарате Советского Союза, они просто не могли не принимать участия в кровавых деяниях большевистской власти.
Как бы то ни было, но эти и многие другие коллизии, происходившие в суде, так же, как и различие взглядов членов суда, не нарушили их единства, на что так надеялись подсудимые и их защитники. Немалая заслуга в этом принадлежит председателю суда, лорду-судье Джеффри Лоренсу, умному, эрудированному, знающему свое дело профессионалу и удивительно симпатичному, внешне чем-то напоминающему диккенсовского мистера Пиквика человеку. К нему, как мне кажется, все относились с нескрываемой симпатией и уважением. Он умело вел заседания, не теряя присущей ему доброжелательности и в то же время не допуская нарушений Устава и Регламента Трибунала. К этому необходимо добавить, что единство суда обеспечивалось и чудовищной тяжестью совершенных нацистами преступлений.
Близнецы-братья
Пишу и чувствую, что всё это только слова, которые никого не заставят содрогнуться и никого не лишат сна. Они не способны передать ни атмосферы, ни накала судебных заседаний. Тем более если свидетель исторического события впервые взялся за перо и природа не наградила его необходимым талантом. К тому же его восприятие и восприятие читателя в значительной мере зависят от всей предшествующей жизни, от миропонимания человека. Поэтому вряд ли увенчается успехом попытка рассказать о событии прошлого, не излагая последовательно ход его развития, а сообщая лишь мысли и чувства, обуревавшие тогда двадцатидвухлетнюю девушку, и те мысли и чувства, что приходят сейчас к одинокой старухе, читающей вышедшие за последние 50 лет книги о процессе и часами наблюдающей, как напротив ее квартиры зажигаются и гаснут огни в окнах больших безликих домов, за грязно-серыми стенами которых пульсируют тысячи чужих жизней.
Многие участники Нюрнбергского процесса писали и до сих пор пишут о том, что происходило во Дворце юстиции в 1945—46 годах, не говоря уже о тех историках и юристах, которые изучали процесс главным образом по архивным документам, стенограммам и книгам, благо материалов великое множество. Отбор, изложение и тем более оценка фактов в них различны, нередко диаметрально противоположны. Да иначе и быть не может.
В этой связи мне вспоминается одна встреча советских участников процесса (юристов, журналистов, переводчиков). Она состоялась в Москве через 20 лет после его окончания. Тогда все еще были живы и собрались на квартире у одного из наших коллег, чтобы отметить круглую дату.
После застолья мы углубились в воспоминания и кто-то предложил, чтобы каждый из нас написал на листе бумаги, что ему больше всего запомнилось на процессе и оставило неизгладимый след в душе.
Предложение было принято. И что же? Ответы оказались самыми разными. Кого-то поразило внезапное закрытие работавшего во Дворце юстиции магазина, где члены делегаций покупали паркеровские ручки, носовые платки, предметы туалета и иные мелочи. Другим же более всего запомнились допросы фельдмаршала Паулюса, коменданта лагеря Освенцим Рудольфа Гёсса и свидетелей по делу о расстреле польских офицеров в Катыни. Нередко один и тот же факт воспринимался каждым из нас по-разному, в зависимости отличного опыта и сложившихся убеждений, которые развиваются на протяжении всей жизни под воздействием внешних событий и душевных переживаний.