Сумасшедший Гесс
Может быть, кому-то надоели эти мои экскурсы в прошлое, но я обещала писать только правду и потому не могу умолчать о мыслях и чувствах, охватывавших меня и в Нюрнберге, и в Москве. Моя богатая событиями, хотя тогда еще короткая жизнь вынуждала меня задумываться над тем, что я видела и слышала в зале нюрнбергского Дворца юстиции, и одновременно заставляла вспоминать пережитое на Родине. Днем, в напряженной работе, требовавшей предельной концентрации всех сил, впечатления только накапливались, чтобы ночью вновь наваливаться тяжелым камнем, воскрешать в памяти картины прошлого и невольно вызывать параллели и сравнения. Иногда такие сравнения были в пользу большевиков, иногда — в пользу нацистов, но всегда оставался один вопрос: как такое могли сотворить люди, независимо от их национальности и принадлежности к тому или иному народу? Среди палачей найдутся представители всех наций и народов, а уж среди жертв — и подавно! Ясно одно: эти ужасы всегда порождаются определенной идеологией и совершаются под руководством определенной организации — партии, которой руководят тот или иной «великий вождь» и его приспешники.
Вот они, эти приспешники. День за днем, месяц за месяцем я сижу с ними рядом, всматриваясь в их чисто выбритые лица. За исключением Кальтенбруннера и Штрейхера, вызывающих у меня чувство отвращения, остальные подсудимые внешне неприметны. Вот разве еще Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по партии, обращает на себя внимание некоторой странностью поведения и отсутствующим взглядом глубоко запавших глаз под густыми черными бровями.
Не случайно по ходатайству защиты Гесс был подвергнут медицинскому освидетельствованию специальной комиссией, состоявшей из виднейших психиатров мира. Комиссия представила суду подробные медицинские отчеты и свое заключение. Гесс сообщил суду, что симулировал потерю памяти из «тактических соображений». После тщательного рассмотрения документов с учетом заявления защитника и, наконец, объяснения, данного самим Гессом, суд пришел к выводу, что обвиняемый дееспособен и процесс может продолжаться.
Для меня, да и для любого советского гражданина всё это казалось невероятным. В советской судебной практике сама постановка вопроса о душевной болезни подсудимого и его направлении на медицинское обследование всегда сопровождалась произволом в той или иной форме. Сколько тяжело больных перемололи тюремные и лагерные жернова в годы сталинского террора! И в то же время сколько здоровых инакомыслящих было направлено в психиатрические больницы!
Моя мама рассказывала мне, что в колымском лагере в ЗО-е годы отбывали большие сроки многие психические больные. Среди них в одном бараке с мамой находилась одна из фрейлин царского двора. Рассудок ее помутился еще в московской тюрьме, где она никак не могла понять, в каком заговоре против советской власти и лично против товарища Сталина ее обвиняют. Однако это не помешало вершителям правосудия посадить ее на 10 лет в колымский лагерь. Здесь уголовники величали бывшую фрейлину графиней за то, что она, поднимаясь по деревянным ступенькам в барак-столовую за порцией жидкой баланды, как шлейф, поддерживала рукой край своей дерюжной юбки. А при виде охранника она с достоинством заявляла ему, что такой отвратительной жидкостью, которую здесь называют супом, она не кормила даже собак.
Нравы вождей и их приспешников
Итак, о других подсудимых. Внешнюю привлекательность в них отыскать было трудно. Но, как говорят, на вкус и цвет товарищей нет. К тому же мне, тогда молодой девушке, все подсудимые казались стариками, как и любые люди старше сорока. Ведь главные нацистские преступники, за исключением, пожалуй, одного Шираха, к моменту взятия под стражу успели перейти этот возрастной рубеж.
Мне с юности внушали, что внешность человека — лишь оболочка, не свидетельствующая о его уме и душевных качествах. Внушали мне и что мужчина должен быть умным и добрым, а внешняя красота ему не нужна и даже привлекательность не обязательна. Я навсегда усвоила эту истину, непреложность которой как нельзя лучше подтверждалась в моей собственной семье. Здесь кроется причина моего повышенного интереса к умственным способностям и душевным качествам подсудимых. Мне казалось, что знание этих двух важнейших компонентов человеческой личности позволит в какой-то степени объяснить преступные решения и бесчеловечные действия приспешников Гитлера.
Сидя в переводческой кабине, я не переставала задавать себе один и тот же вопрос: как могли взрослые, образованные, на первый взгляд, неглупые и с виду нормальные мужчины принимать непосредственное и даже косвенное участие в обмане своего собственного народа, в попрании человеческого достоинства, в превращении людей в рабов и, наконец, в уничтожении сотен тысяч ни в чем не повинных людей? Неужели все это можно объяснить противоестественной безоглядной любовью к диктатору, не считающему нужным даже скрывать свои изуверские цели?