Шталь сразу же покрылась пятнами, перестала бить детей и даже ничего не могла сказать. Дети тоже молчали. Прозвенел звонок, дети построились парами и вышли из класса. Шталь больше ничего не говорила. Только стала называть меня «kleiner Bolschewik» — маленький большевик. Да, я маленький большевик, только пусть она не бьет детей. Как хорошо, что я живу в Советском Союзе!
Этого маме тоже нельзя рассказать, потому что она обязательно расстроится и скажет, что дети не должны делать замечания взрослым. Взрослые этого очень не любят.
Есть еще одна вещь, которую мы держим в тайне. Мы — это я, моя подруга Брунгильда и ее брат Зигфрид — дети нашей соседки. После школы мы вместе играем во дворе и ходим на летное поле напротив нашего дома. Аэропланов там нет. Только иногда они пролетают по небу, и тогда все немцы — взрослые и дети — задирают головы вверх, машут аэропланам руками и что-то кричат. По воскресеньям немцев на поле очень много, они ходят по траве, покупают в маленьких палатках сосиски с горчицей, которая у них похожа на повидло. Сосиски кладут на бумажные тарелочки с салфетками и едят прямо руками.
С тех пор, как у нас есть тайна, мы часто ходим на поле, чтобы встретиться с нашими новыми знакомыми. Их очень легко заметить среди других взрослых немцев. У них нет ни собак, ни детей. Это молодые дяди в одинаковой одежде с кожаными ремнями на груди и кожаными поясами. На голове у них шапки с козырьками. Дяди похожи на военных, но они очень добрые. Один даже погладил меня по щеке, когда я бросила одну марку в его большую кружку с крышечкой. Он сказал: «Спасибо тебе, девочка, от всех национал-социалистов Германии!» Я сразу поняла, что это немецкие рабочие, которые собирают деньги, чтобы построить в Германии социализм. Они всегда улыбаются, когда ты бросаешь в их кружки деньги. Одному я даже рассказала, что я русская и что мы им поможем. А он спросил меня, откуда у меня деньги. Я сказала, что я ребенок и поэтому не работаю и что деньги мне дает мама, чтобы я, Брунгильда и Зигфрид поели сосисок. Папа этих немецких детей еще не нашел работу, потому что он художник, а картины, он говорит, в Германии сейчас никто не покупает. Поэтому у них нет денег. Мы так хорошо с этим дядей поговорили. В конце он мне сказал, чтобы я ничего не рассказывала родителям, потому что самое интересное — это когда у тебя есть тайна.
Я сказала Брунгильде и Зигфриду, что теперь у нас есть тайна, и мы поклялись никому об этом не рассказывать. И еще я поклялась не есть из экономии сосисок, но Зигфрид и Брунгильда почему-то не поклялись, это, наверное, потому, что они немецкие дети, а я — советский ребенок. Но я им еще расскажу о рабочих и о революции, и они обязательно согласятся.
Хорошо, что моя мама радуется, когда у меня и вообще у детей хороший аппетит. Поэтому, когда мы возвращаемся с летного поля, мама говорит, что после гулянья надо подкрепиться, и дает нам молоко с крендельками и марципанами. Зигфрид и Брунгильда на меня не обижаются за то, что мы на летном поле больше не едим сосиски, а помогаем немецким рабочим победить буржуев.
…Всё это было, было, было в Темпельгофе, на улице Берлинерштрассе дом четыре, и поэтому, прибыв с фронта в 1945 году вместо Москвы в Берлин (приказ есть приказ!), я посетила дорогие моему сердцу места и убедилась, что дом номер четыре и народная школа стоят, как они стояли в 1930 году, и что никакие бомбы их не разнесли и даже не повредили, что летное поле уцелело, но только теперь оно отгорожено от улицы высокой стеной.
Сюда, на этот Темпельгофский аэродром, для подписания акта о безоговорочной капитуляции 8 мая 1945 года прибыли представители Верховного командования союзных войск и представители немецкого главного командования во главе с фельдмаршалом Кейтелем. Летное поле, на котором я гуляла с моими немецкими друзьями, можно сказать, вошло в историю и теперь упоминается во многих книгах и статьях.