Процитировав эту напыщенную тираду, Рогинский спросил, признает ли подсудимый Функ правильность оценки своей личности и деятельности, которые даны в статье.
«В общем и целом — да», — скромно ответствовал Функ.
У обвинителя больше не было вопросов.
К последней паре подсудимых примыкает в моей памяти коренастый лысый Фриц Заукель — генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, поставщик рабочих для военной промышленности и сельского хозяйства нацистской Германии. По приказу этого работорговца миллионы молодых людей, жителей оккупированных территорий, были насильственно угнаны в рейх на каторжные работы.
Я-то знаю, как страдали не только угнанные, но и их матери, отцы, дедушки и бабушки. На Украине местные жители научились ненавидеть не только немецких оккупантов, но и полицаев, которые нередко были уроженцами тех же деревень и даже родственниками угнанных. Родство и свойство не мешали полицаям загонять своих племянников и племянниц в товарные эшелоны, отправляющиеся в Германию. Об этом рассказывала мне после войны моя старая няня Матрена Евстафьевна Деревянченко.
Матрена Евстафьевна появилась в нашей семье еще до моего рождения, в 1922 году стала полноправным членом нашей семьи, выручала, если не спасала, нас, детей, в самые трудные годы и была связана с нами до самой своей смерти в начале 80-х годов. В ее родной деревне Никитовке (в Донбассе) уже в мирное время не здоровались и не разговаривали с вернувшимися из советских лагерей после отбытия десятилетнего срока бывшими полицаями. Впервые за всю свою историю деревня, в которой 70 % жителей испокон веку носили фамилию Деревянченко, опознала в своей среде предателей и не простила их.
На допросах и в последнем слове Заукель уверял, что он непричастен к преступлениям нацизма, что он ничего не знал о существовании концентрационных лагерей и даже проявлял заботу об иностранных рабочих. Всё это была ложь, опровергаемая документами и свидетельскими показаниями.
Как я была Заукелем
Допрос Заукеля заместителем главного обвинителя от США Томасом Доддом пришелся на мою смену. Я сидела в нашем «аквариуме» вместе со своими двумя коллегами, один из которых переводил с английского на русский Додда, я переводила с немецкого на русский Заукеля. Третий переводчик с французского молчал, так как ему переводить было нечего.
Я сидела рядом с английским переводчиком и мы, как всегда, пользовались одним маленьким переносным микрофоном, по мере надобности передавая его друг другу.
Надо иметь в виду, что допрос Заукеля происходил в конце мая 1946 года. К этому времени ежедневный синхронный перевод в зале суда дал переводчикам возможность накопить определенный опыт и привыкнуть к условиям работы. Поэтому в тот майский день, который мне было суждено запомнить на всю жизнь, всё, что касается перевода, шло своим чередом. Переводчики в данном случае не испытывали никаких трудностей, если не считать обычного напряжения, к которому привыкнуть нельзя.
Казалось, ничто не предвещало каких-либо неожиданностей, хотя мы и должны были их ожидать, как и любой переводчик, в особенности синхронный, который должен уметь преодолевать затруднения незаметно для окружающих.
Но именно на допросе Заукеля обвинителем Доддом случилось нечто невероятное и необъяснимое. Подсудимый разволновался и стал кричать, что он ни в чем не виноват и что его обманул Гитлер, что он всегда был идеалистом, защищающим справедливость.
А Додд представлял суду и Заукелю все новые и новые доказательства виновности подсудимого, и упрямство последнего разбудило в обвинителе праведный гнев. Возмущенный упорным отрицанием Заукеля перед лицом неопровержимых доказательств его бесчеловечности и жестокости по отношению к иностранным рабочим, американский обвинитель жестко и безапелляционно бросил в лицо Заукелю: «Вас надо повесить!»
Заукель в ответ закричал, что его не надо вешать, что он сам честный рабочий и моряк.
Такой эмоциональный диалог невольно захватил нас с коллегой. Всё это мы исправно и быстро переводили, и перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей.
И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что мы вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведем с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я вся в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!».