На суде Шпеер признал это «само собой разумеющейся практикой», ибо «кто же главнее во время войны, чем министр вооружения! Все, конечно, должны работать на него».
Министр высоко ценил «дисциплину» среди своих рабов и требовал энергичного применения «самых суровых наказаний за проступки на производстве». Нужно карать нарушителей дисциплины и саботажников, заявлял он в 1942 году в газете «Das Reich», каторжными работами или смертной казнью, ибо «война должна быть выиграна».
На положении иностранных рабочих, угнанных в рейх, и сосредоточил свое внимание на перекрестном допросе Шпеера главный обвинитель от США Роберт Джексон. Бывший министр сознался, что он прекрасно понимал, что рабочие были отправлены в Германию из стран Европы против своей воли. Но своей задачей он всегда считал, чтобы таких насильственно пригнанных было в Германии как можно больше.
Признаюсь, что переводить эти слова мне было трудно. Подсудимый говорит: «Как можно больше!», а я мысленно уже готовлюсь сказать: «Как можно меньше!» Или я не должна верить своим глазам, убеждающим меня, что передо мною человек — подобие образа Божия, или я неверно расслышала эту чудовищную фразу: «Да, их гонят насильно, но пусть пригонят как можно больше!»
Горькие ассоциации
В добавок к этому на перекрестном допросе меня ожидали еще и тяжелые воспоминания и ассоциации с нашим советским опытом. Они возникли, когда речь зашла об излюбленном приеме укрепления трудовой дисциплины и порядка среди иностранных рабочих в Германии с помощью железного шкафа-карцера, где ни сесть, ни встать в полный рост, где человека можно заморозить, залить водой и просто «приморить» долгими часами безо сна и отдыха. Железный ящик в 152 сантиметра высотой, ширина и глубина — от 40 до 50 сантиметров, стандартное орудие пытки и наказания, а может быть, и убийства непокорных. После подробных пояснений Джексона и демонстрации фотографий всех охватил ужас. Как же мне было не вспомнить, что и у нас, в советских тюрьмах, в такие ящики для «психологической обработки» часто помещали вновь прибывших с воли арестантов.
Пишу эти строки и уже слышу вопли моих оппонентов, сталинистов, уверяющих, что у нас, в первой стране социализма, такого быть не могло и, следовательно, не было. Что у нас были ошибки и перегибы, но всё было совсем не так, как у проклятых фашистов.
Да было, было совсем не так, а вернее, не совсем так. И шкафы назывались не шкафами, а боксами, и экзекуция усугублялась не ледяной водой, а сотнями голодных клопов. Вода тоже применялась для пыток, но не в боксах, а в карцерах и не только ледяная, но и горячая.
Я знала это, хотя тогда, в 1946 году, еще не был написан «Архипелаг ГУЛАГ» и другие документальные и художественные повести о советских тюрьмах и лагерях. Но был живой свидетель, ни с кем не сравнимый Варлам Шаламов. Тогда, в 1933–1935 годах, он между двумя арестами жил в Москве. В наш дом его ввела замечательная женщина, сестра его жены, близкая подруга моей мамы Александра Игнатьевна Гудзь.
Несмотря на значительную разницу в возрасте Ася — так мы ее звали в нашей семье — была для меня самым верным, всё понимающим другом, оставившим неизгладимый след в моей душе. Она умерла впоследствии в колымском лагере от крупозного воспаления легких, не получив нужного лекарства, которое на Колыме предназначалось только для «вольняшек». Простите мне это отступление. Оно не случайное, оно самое что ни на есть необходимое и важное.
Волею судьбы Варлам Шаламов стал для меня тем первым человеком, который посеял в моей душе робкое, еще не окрепшее сомнение в праведности и непогрешимости нашего государства. В те годы я еще гордилась своим социалистическим отечеством и мне не было за него мучительно стыдно и больно.
Слушая, затаившись между взрослых, устные рассказы Варлама, я впервые узнала о существовании в СССР лагерей и политических заключенных, о карцерах и пытках и о тех самых ящиках в советских тюрьмах и лагерях.
Остается только добавить, что во время проведения Международного суда в Нюрнберге и до самой смерти Великого Вождя и Отца народов и даже после этой смерти страшная практика пыток в первом в мире социалистическом государстве неукоснительно продолжалась.
Еще о Шпеере и Фриче