Такой поворот дела, признаюсь, не на шутку напугал меня и пробудил мою советскую бдительность. Я начала искать глазами соотечественников. Они сидели недалеко от нас и, как нарочно, делали мне страшные глаза и подавали таинственные знаки, что привело меня в полное смятение.
Тем временем сержант притащил четыре порции мороженого, которое в тот день давали на десерт. Мороженое я любила с детства и всегда просила добавки! Во Дворце юстиции добавку давали неохотно. Еще бы! Ведь всё, что мы съедали, было доставлено на самолетах из-за океана, чтобы нас, не дай Бог, не отравили какие-нибудь фанатичные нацисты.
Узрев перед собою четыре порции своего любимого лакомства, которые, несомненно, далеко не всякому удалось бы получить, и расплывшееся в доброжелательной улыбке лицо любезного незнакомца, я окончательно заподозрила что-то неладное.
Одну дополнительную порцию мороженого я всё же быстро проглотила и, пожелав своему странному соседу хорошего аппетита, поспешила встать и уйти, несмотря на просьбы сержанта остаться и еще поговорить с ним хотя бы несколько минут.
Ни жива, ни мертва я добралась до нашей рабочей комнаты, где меня уже ждали мои товарищи, наблюдавшие всю сцену в столовой издалека. Недаром я беспокоилась! От коллег я узнала, что моим соседом по столу был не кто иной, как только что прибывший из Америки потомственный палач Джон Вудс, рядом с которым никто и никогда не садится, и даже женой его может быть только дочь другого палача!
Выслушав такое сообщение, я первым делом попыталась его дезавуировать, высказав некоторые сомнения в отношении достоверности сведений моих коллег. Суд ведь еще не завершился, и мне казалось, что палач должен приехать в Нюрнберг ближе к концу процесса.
Но Вудс действительно приехал к месту своей работы загодя, для того чтобы со всем ознакомиться и проверить надежность «новейших технических средств» (читай «виселиц»). Оказывается, и эта техника требует освоения и ухода.
Это ведь только во время войны все делалось на ходу, тогда пользовались первыми попавшимися веревкой и перекладиной, табуреткой или даже ящиками, а то и крюками для подвешивания мясных туш. Именно на этом «оборудовании» организовали по распоряжению фюрера расправу с участниками заговора против Гитлера 20 июля 1944 года.
Я не могла не рассказать об этом эпизоде моей нюрнбергской жизни, ибо там, где приговаривают к смертной казни через повешение, обязательно должен быть палач. И, наконец, не каждому и не каждый день доводится пообедать с палачом. Такое забыть невозможно! И то слава Богу, что всё это прошло для меня безо всяких последствий.
Я знаю, что мои более молодые читатели скажут: «Ну что вы причитаете? Ведь ничего такого с вами не случилось: Серов вас не обидел и даже пообещал, что через месяц вы будете в Москве, «арест» в американской тюрьме, когда вы заблудились, сошел вам с рук, объятья Геринга не имели никаких последствий, о вашей беседе с палачом никто не донес, и даже прямой донос о вашем поведении при переводе Заукеля не имел последствий. А вы всё жалуетесь на тоталитарный режим, на слежку и угрозу ГУЛАГа!».
На это я, во-первых, могу возразить, что дело происходило всё же вдалеке от Родины, а во-вторых, советские люди старшего поколения знают, что каждое такое «приключение», даже и сходившее с рук, оставляло глубокий рубец на сердце подданного тоталитарной системы. И мы никогда не забывали нашу советскую власть, от которой можно было ожидать всяческой кары за пустяк или просто ни за что. А то, что кара могла стать жестокой и неумолимой, мы знали слишком хорошо.
Видимо, всё же условия для службы сексотов, следивших за нашим поведением и моральным обликом, были в Нюрнберге не идеальными, да к тому же без нас там было трудно обойтись. Меня миновало само собой напрашивавшееся обвинение в зловещем и преступном сговоре с представителем империалистического мира, да еще с таким редким специалистом — профессиональным палачом с пятнадцатилетним стажем.
Но если для наших «бдящих в ночи» американский палач был фигурой прежде всего политически подозрительной, то для обыкновенных людей — личностью мрачной и мистической. Несть числа приметам и суевериям, окружавшим эту фигуру.
К слову отмечу, что страсть участников и гостей процесса к сенсациям и сувенирам приобрела в Нюрнберге чудовищный размах. В качестве сувениров изымалось всё: от молотка, которым должен был пользоваться председатель суда Лоренс, бесследно исчезнувшего в первые же дни процесса, до веревок, на которых были повешены приговоренные к смертной казни узники Нюрнбергской тюрьмы. Был слух, что эти якобы приносящие счастье веревки были разрезаны на маленькие кусочки и распроданы американским палачом как приносящие счастье талисманы. Не знаю, принесли ли они счастье суеверным покупателям необычного товара, а вот предприимчивый палач вернулся в Штаты очень и очень состоятельным человеком.