Публика была очень разношерстная: промотавшийся князь Волков, графиня Потоцкая с дочерьми, американская артистка Джозефина Беккер в ярком экзотическом наряде, украшенном цветами. Очень смешно подстриженный, похожий на запорожца Джоан Мирро, американский писатель Хемингуэй сильно подшофе со своей любовницей, известной натурщицей и куртизанкой Кики в чересчур глубоком декольте. Она громко смеялась, откидывая голову назад. Арон сказал, что без ее присутствия в Париже не обходится ни одно событие.
Было также много купцов, лавочников и разночинцев, которых Арон не знал. Русские в основном толпились у бара – водку наливали бесплатно. Панкрат тоже был в той толпе. Он оживленно беседовал с известной поэтессой Клеопатрой Белоликовой, отхлебывая водку из двух стаканов. Абраша услышал только обрывки слов: «Жадный, как черт. Водка французская – дрянь, черт бы его побрал». По всей вероятности, это относилось к виновнику торжества.
Вдруг неожиданно все головы повернулись в сторону дверей, раздались аплодисменты. Абраша повернулся и увидел странную картину: в зал вошли трое мужчин в белых черкесках с серебряными газырями. Двое в папахах, с царскими наградами на груди, а третий, невысокого роста, с синяком под глазом был в офицерской фуражке французского иностранного легиона, высоких желтых сапогах и с огромным кавказским кинжалом за поясом. Абраша догадался, что это – Василий Македонский. Двое черкесов остались у дверей как на карауле, а художник прошел в зал под бурные аплодисменты и восторженные возгласы: браво! гений! Рафаэль!
Вокруг него сразу образовалась толпа почитателей, все просили автографы. «Не все сразу, давайте по одному», – громко сказал Василий, и публика начала выстраиваться в линию. Абраша, сам не зная зачем, тоже встал вместе во всеми. Гости поочередно поздравляли художника, пожимали ему руки, говорили теплые слова. Когда подошла очередь Абраши, он достал из кармана книгу и протянул ее Василию для автографа. Тот было собрался расписаться, но взглянув на обложку, сердито спросил: «Что же вы мне суете эту макулатуру, какое она имеет отношение ко мне, вы что?» «Извините, пожалуйста, – запинаясь, начал Абраша, – я не думал, я не знал, у меня нету другой бумаги, я из Гомеля только второй день».
«Ага, – улыбаясь, сказал Василий, – второй день из Гомеля, а одеяло уже успел продать, да? Пикассо, да? За 200 франков. Что же ты мне не предложил? Ну да ладно». И поставил на книге свою размашистую, как у надворного советника, подпись.
Абраша хотел было отойти, но художник остановил его: «Не спеши. Есть разговор». Он закончил с автографами и взяв Абрашу под руку, отвел в сторону.
Василий без обиняков перешел к делу: «Слушай, можешь мне пошить 30 таких одеял. Я не видел, но говорят красиво. Плачу оптом по 100 франков».
«Конечно, можно, – обрадовался Абраша, – только вот ниток нет, не могу найти, уже два дня хожу. Вы не знаете, где можно купить?» «Нитки это не проблема, – снисходительно похлопывая его по плечу, сказал Василий». «Да, так все говорят, но я что-то нище не видел. А, кстати, зачем вам так много одеял», – поинтересовался Абраша. «Понимаешь, – переходя на шепот, сказал Македонов, – я их подпишу и выставлю в галерее. С моим именем они пойдут как по маслу, только об этом никому, договорились?» «Хорошо, – ответил Абраша, – можете задаток оставить?» «Нету у меня с собой ничего. Не волнуйся, мое слово крепкое, или ты мне не доверяешь?» – спросил Македонов с легким раздражением. «Нет, что вы, – забеспокоился Абраша, – будем считать, что договорились».
Они пожали руки, и Василий отошел к своим поклонникам, а Абраша некоторое время стоял, пока к нему не подбежал Арон, который с нетерпением ожидал, когда Абраша освободится. «Ну что? Что он тебе говорил?» – с любопытством заглядывая в глаза, спросил он.
Абраша сделал серьезное лицо и ответил загадочно: «Камень, отвергнутый строителями, стал во главе угла, – и, посмотрев на часы, добавил, – пора домой».
На улице было тепло, светились фонари, маленькие кафе были полны нарядными людьми. Вкусно пахло жареной картошкой. Откуда-то слышалась музыка. «Почему ты мне не хочешь рассказать, о чем вы говорили, – допытывался Арон с обиженным видом». «Знание умножает скорбь», – многозначительно ответил Абраша, скрывая улыбку. Они простились весьма сдержанно у дверей студии Шагала, и Абраша пошел наверх, умножая в уме 30 одеял на 100 франков. «Да это же целое состояние», – думал он.
Двери студии были открыты, но Шагал уже спал. На кухонном столе лежала записка: «Попей молока, цудрейтер, и ложись спать».