«Марик, ты превзошел сам себя, это настоящий шедевр», –торжественно произнес Абраша.
«Спасибо, мой дорогой, рад, что тебе понравилось», – улыбаясь, сказал Шагал и принялся натягивать новый холст на подрамник.
Абраша, отхлебывая остывший чай, еще долго рассматривал картину. Его сердце переполняла гордость. Он внезапно вспомнил свой странный сон и, закрыв глаза, попытался восстановить в памяти все детали. «Ты знаешь, Марик, – произнес он задумчиво, – мне сегодня опять приснился дядя Соломон». И он принялся пересказывать все по порядку: этот странный город с железной дорогой, висящей в воздухе, машины, евреев с мешками еды и экзотических фруктов. Шагал, не отрываясь от работы, внимательно слушал и только когда Абраша закончил рассказ, он откинулся на стуле и, глядя куда-то в сторону, тихо произнес: «Это был вещий сон, – и, помолчав, добавил, – если еще приснится дядя Соломон, передавай мой поклон. Хороший был человек. Земля ему пухом».
Они просидели дома почти до трех часов. За разговорами время текло незаметно. Абраша рассказывал про Гомель, про родичей, про артель слепых. Они вспомнили Малевича, как слепые перепутали бочки с краской, как неожиданно получился красный квадрат, который Казимир назвал «Живописный реализм крестьянки в двух измерениях». «Ну и Казик, ну и аферист», – смеялся Шагал. Они вспомнили Сутина. Здесь Марик воодушевился: «Давай навестим его. Передашь ему мамино варенье, он будет рад тебя видеть, а оттуда вместе пойдем на благотворительный вечер». Абраша с энтузиазмом принял это предложение. Он не видел Хаима почти 10 лет. Они быстро собрались и вышли в город.
Был теплый майский день, солнце стояло еще высоко. Абраша даже снял лапсердак, он с трудом поспевал за Мариком в своих неразношенных ботинках. «Это тебе не Гомель, – посмеивался Шагал, – здесь надо ходить быстро, а то никуда не успеешь».
Студия Хаима Сутина оказалась совсем недалеко. Он снимал огромный сарай на улице Святого Готхарда, бывший мясной склад. Там на стенах еще остались крюки, на которые подвешивали туши для разделки. Марик предупредил Абрашу, чтобы тот ничему не удивлялся. «Прошло много времени, – сказал он, – Хаим очень изменился».
Сутин встретил их у дверей студии. Он был весь перемазан краской, как маляр. Он стоял, опершись на стенку сарая, и курил сигарету. Его глаза поразили Абрашу, они горели как в лихорадке. Судя по всему, Хаим был нездоров. Он с трудом узнал Абрашу, да это и так понятно: последний раз они виделись на свадьбе у тети Фиры. Абраше было тогда всего 15 лет.
Чтобы не испачкать их краской, Хаим не стал обниматься. «Давайте, ребятки, без церемоний, – сказал он, – посидим здесь на дровах, а то у меня в студии не продохнуть. Я уже вторую неделю пишу говяжью тушу. От мух просто нету спасения, совсем одолели, – извиняясь, сказал Хаим, и они расположились за сараем на досках. – Ну что там нового в Гомеле, как тетя Фира, все молодеет?» – спросил он, прищурившись на солнце.
Абраша обстоятельно рассказал все гомельские новости, не забыв упомянуть, что он приехал за нитками. «А, кстати, дядя Хаим, вы не знаете, где они продаются», – поинтересовался Абраша. Здесь Марик рассердился: «Слушай, шлемазл, хватит приставать к людям, я же тебе сказал – завтра купим». Абраша виновато улыбнулся: «Видите, дядя Хаим, Марик меня с утра до вечера кормит завтраками, а у нас в артели слепые сидят без работы». «Ладно, поможем твоим слепым», – успокоил его Сутин. Здесь Шагалу надоело, и он сменил тему: «Слушай, Хаим, пошли с нами на благотворительный вечер, вместе веселей. Там будет знатный буфет, музыка». «Ну, нет, вы меня увольте, я на ваши балы не ходок. И конечно, там будет ЗЕВС, да? Вот видишь, я угадал. Он никогда не упустит случая, как же. Вы уж без меня, как-нибудь». «А что это за ЗЕВС», – осторожно поинтересовался Абраша. «Да ты слышал о нем, – ответил Хаим, – известный музыкант, играет на арфе, Зиновий Евграфович Веселев-Стоцкий, сокращенно ЗЕВС. О нем все газеты пишут. Помнишь, он еще у себя на даче под Питером прятал писателя №>. «Да, да, что-то припоминаю», – ответил Абраша. «Ты знаешь, Марик, – продолжал Сутин, – я над этим феноменом не устаю размышлять. Вчера не мог заснуть, вот до чего додумался. Кто сейчас помнит писателя N. – никто. А он при царе сидел, при временном сидел, большевики и те три года гноили в ЧЕКА. Написал четыре толстенные книги «Честь и совесть русской демократии». А где он сейчас никто не знает, да и никому нет дела. А ведь ЗЕВС на нем и выехал, ведь арфист он довольно средний. Подержал писателя неделю зимой на нетопленной даче, а дивиденды собирает и по сей день, уже почти пять лет. Все разыгрывает одну и ту же кропленую карту». «Да, – засмеялся Шагал, – ему удалось достичь в музыке недосягаемых высот». «Не просто высот, – продолжал Сутин, – ведь он впервые создал симбиоз политики и музыки, до него это не удавалось никому. Он стал иконой. На него ходят просто посмотреть, поклониться. Даже посещение его концерта, по сути, является уже политическим актом».