Благотворительный вечер состоялся в помпезном здании, принадлежавшем Бакинскому нефтяному магнату. У дверей толпилась нарядная публика. Абраша увидел Пикассо. Тот тоже его заметил и приветливо помахал рукой. Марик протянул пригласительные билеты, и они стали подниматься по мраморной лестнице. Вдоль стены на ступеньках, как на параде, стояли казаки в черкесках. Они застыли, не шевелясь, в почетном карауле, сверкая серебряными кинжалами. Абраша с Мариком медленно двигались в потоке дорогих мехов, черных смокингов и орденов. Абраше даже стало немного не по себе. В своем перешитом лапсердаке и коротковатых штанах он чувствовал себя маленьким и ненужным в этой роскошной толпе.
Сверху доносилась музыка. На втором этаже в огромном зале было полно народа. Играл струнный оркестр. Музыканты в русских народных костюмах и казацких папахах как-то выпадали из общей картины золотого декора и помпезных росписей в стиле Буше. Публика стояла кучками по всему залу. Официанты все как на подбор, в белых папахах и черкесках, носили по залу большие подносы с закусками и вином. «А погрому не будет?» – пошутил Абраша. «Не знаю, не знаю, – улыбнулся Шагал, – ты, главное, не стесняйся, возьми бутербродик, шампанское. Расслабься, никто тебя не съест».
«Да я не стесняюсь», – сказал Абраша и взял у проходящего официанта два маленьких бутерброда.
В зале было очень много знаменитостей. Пока Абраша жевал бутерброды, Марик вполголоса перечислил ему, кого он знал в лицо. Там был наследный принц Монако, художники: Фернан Леже, Андрэ Деран, Михаил Ларионов в непомерно большом галстуке-бабочке, Ван Данген в белой, как у монаха рясе, русский писатель Бунин с женой.
Абрам увидел и своих знакомых: Клеопатру Белоликову, Панкрата в его неизменной бурке, только голову на этот раз украшала турецкая феска.
Панкрат разговаривал с худым мужчиной в клетчатом пиджаке и несуразном оранжевом жилете. «Да это никак Мандаринов, – сказал Марик, – занятный тип, беллетрист, низвергатель авторитетов. Рекомендую познакомиться». Было очень много политических деятелей, известных артистов и просто богатых людей. «Марик, посмотри, – Арбаша дернул Шагала за рукав, ■– у того Мандаринова тоже синяк под глазом, как у Василия Македонова». «Это следы их литературно-художественных споров, – улыбнулся Шагал, – никак не могут поделить второе место. Пойдем, я тебя познакомлю». И они стали протискиваться через толпу.
«Привет труженикам пера, – сказал Марик, – познакомьтесь, Абрам Жердин, художник из Гомеля». «Привет, Абраша», – небрежно бросил Панкрат. «Рад познакомиться, Афанасий Мандаринов, а это восходящая звезда русской поэзии Клеопатра Белоликова», – с ложным пафосом сказал беллетрист и почему-то засмеялся. Панкрат, вторя ему, тоже засмеялся, а Клеопатра, покраснев, фыркнула и резко отошла, затерявшись в толпе. Афанасий продолжал: «Видишь, – не нравится ей. Дура набитая, туда же, в русскую литературу. Ты не обижайся, Марик, ты знаешь, я не антисемит, но невозможно, невозможно продохнуть от этих инородцев. И все норовят туда же. России нужны русские писатели», – закончил он глубокомысленно. «А почему ты так решил, откуда ты знаешь, что нужно России?», – спросил Марик и незаметно подмигнул Абраше. «Откуда я знаю, – распалился Афанасий, – смотри, кто такой Фонвизин? Фон Визин – немчура, ничтожество. Гоголь – поляк, шляхта недорезанная. Пушкин ваш хваленый – африканская морда. Достоевский – литовец. Тургенев – французишка, чтиво для слабонервных дамочек. Лермонтов – шотландец, шваль. Все, все, кого ни возьми, все инородцы. Фет ваш, еврей обрезанный, можете им гордится. Да что и говорить, я интересовался этим вопросом, много перелопатил книжек, меня не проведешь. Исконно русских писателей раз два и обчелся. Демьян Бедный, я, да Панкрат. Если хотите знать, – не унимался Афанасий, – я Панкрата ни с какими Пушкиными не могу сравнить. Не умеет и не пишет. Честен и неподкупен, как и подобает русскому писателю». У Панкрата даже засветились глаза. «Ну, ты захватил меня совсем, Афоня».
«Извините, пожалуйста, – осторожно спросил Абраша, – а что вы написали?» «А ты, что, не читал, – удивился Мандаринов, – «Страдания молодого Афанасия», – и добавил гордо, – нашумевший роман, странно, что ты не слышал».
«А как твоя газета, – спросил Марик, – все издаешь?» «А куда она денется? Издаю в Харькове, – и, обернувшись к Абраше, спросил: – а у вас в Гомеле она продается? Называется «Цитрон», очень популярная, содержательная газета, рекомендую подписаться». «Я не припоминаю, – смутился Абраша, – может и продается. «Цитрон», говорите? Красивое название, надо будет поискать». «Эх, я вообще скоро вернусь в Россию, руки чешутся, противно от этих французов. Мерси Боку. В России, правда, тоже сплошная мордва, да татары. Москва, вообще, скопище инородцев, деревня. Единственное место, где остались исконно русские характеры, это Харьков, да пожалуй, Суммы. Все! Больше нет. Потому я «Цитрон» в Харькове и издаю. Помяните мое слово: быть Харькову столицей России.