Только в какой-то момент замечает Семен, что казаки как-то неприветливо его встречают: смотрят странно, шушукаются, когда в церковь идет. Не подходят больше прежние дружки. Степка Есаулов, вообще руку не подал, сволочь эдакая, а Семен его много раз выручал и в лагере еще, и потом, деньги одалживал. Семену совсем непонятно было такое свинское поведение. «Завидует, гад, путы плетет», – думал Семен.
А жили они с Галей по-прежнему хорошо. Она вечерами все песни пела. Но Семену уже как-то не по себе стало. Что-то было не так, но он не мог понять, в чем дело.
И вот однажды Галя в город уехала, а Семен стал в шкафу бумаги разбирать и случайно натолкнулся на пакет. Небольшой такой, перевязан голубой ленточкой. А на пакете надпись: Гомель, 1939 год, а в нем карточки Галины, еще довоенные.
Она еще молодая, папа, мама, бабушка, вся семья какая-то семитская. А на одной фотографии молодой еврей лопоухий в очках и надпись: «На долгую память Гале Ривкиной от Цалика Вольфсона», и стишки пошлые: «Люби меня, как я тебя...»
Не знал казак, что Галина – жена его любимая – была еврейка. Волгина–ее сценический псевдоним, а настоящая фамилия – Ривкина, наша землячка из Гомеля. Я их семью еще по Гомелю знал, отец коммуняка, глупый человек, от еврейства нашего в стороне держались.
Долго сидел Семен, машинально перебирал карточки как во сне, не мог поверить своим глазам. Понял он, почему казаки на него так странно смотрели.
Ох, как стыдно стало Семену. «Как же я теперь пройду по станице, как казакам посмею в глаза смотреть. Ах, ты же, горе какое!»
Как будто пружина сломалась у него внутри, опустились плечи, за минуту постарел на двадцать лет. Он замкнулся, ушел на чердак, и с этого дня никого больше к себе не подпускал. Галя догадалась, в чем дело, когда карточки на кровати увидела, но она не знала, что сказать Семену, как оправдаться.
А Семен сидел на чердаке, на стуле и тупо думал. Он вдруг понял, что и раньше у него были подозрения. Она очень странно карпа варила, все кости мягкими были, а потом галушки тоже какие-то не такие. Галина, между прочим, их лепила из мацы, покупала в кошерном отделе. Семену они нравились, за раз дюжину съедал. Но странные, неправильные галушки, – это Семен только сейчас понял.
Одним словом, сидел он на чердаке, небритый, нечесаный, у дверей положил саблю, это знак такой у казаков, мол, не переступай, а то зарублю.
В стенку уставился, начал худеть, впал в прострацию.
Галя чувствовала себя в чем-то виноватой, принесет наверх еду, постоит, помолчит, не знает, что сказать. Борщ, рыба фаршированная, каша с мясом – все в гарбич на второй день выносила.
Семен, может быть, и убил бы ее, но не мог, любил очень, да и хлопцы все равно бы не простили. Сутками сидел на стуле, начал сохнуть.
Я так думаю, Борис, у него началось раздвоение личности.
Так и помер казак Семен Батыра от полного непонимания ситуации, сидя на стуле, как на коне.
Там и нашла его Галина, на чердаке, сидящим. Не упал, только лицо почернело. Сабля на полу и тарелка с фаршированной рыбой нетронутая, вся покрытая зелеными мухами.
Она похоронила Семена на казацком кладбище в самом конце, у леса. Никто из станицы на похороны не пришел. Пожила она еще с месяц в пустом доме, а потом нашла покупателя через агентство, продала дом и во Флориду уехала. Говорят, еще жива, только совсем стала старая, больше не поет».
Айзик задумался, глядя в сторону, и как бы про себя произнес: «Это была месть евреев».
Я поблагодарил его за рассказ, а он сделал мне комплимент: «Вы замечательный слушатель, Борис, –и извиняясь, добавил, –душу отвел, один живу, поговорить не с кем».
Мы попрощались. Я помог одеть ему пальто, а с экранов, умноженных зеркалами, виновато улыбался Чарли, наш любимый гений. Начинался фильм «Огни большого города».
Журналисту Вадиму М. не нравилось, как стоит его письменный стол. Они с женой недавно перебрались на новую квартиру и еще не успели распаковать все чемоданы. Но в рабочем кабинете все было, как положено. Книги и рукописи стояли на полках в алфавитном порядке, компьютер был уже подключен, фотографии в рамках заняли свои места на стенках и только письменный стол стоял как-то не так.
Вадим писал для русских газет, и они платили совсем немного. Чтобы как-то свести концы с концами, ему приходилось писать по две, а то и три статьи в день. Он только что закончил работу над большой статьей «Горячий пар и ледяная водка» – заметки о русских банях в Нью-Йорке – и собирался начать следующую. Но письменный стол стоял как-то неудобно, и это обстоятельство не давало ему сосредоточиться.