Потом Беллу забрали. Ночью приехал хлебный фургон, и ее увезли. Она была уже на пятом месяце, мы даже не успели попрощаться. Ее обвинили в связи с французской разведкой. Потом появился ты. Мы получили несколько писем для Беллы от твоего отца. Он посылал их через кого-то в Москве. Мы не отвечали, потому что переписываться было очень опасно. А Белла узнала о письмах только в 55-м году, когда вы вернулись по амнистии.
Она написала ответ, но больше писем не пришло, и мы решили, что человек, через которого они приходили, умер».
Абраша провожал меня домой, а я шел и думал о новом велосипеде. Я ни капельки не поверил ему. «Последний шанс, французские летчики, письма от Жана Маре», ха-ха-ха. Все выглядело очень неубедительно, но я сделал вид, что поверил и обещал Абраше все держать в тайне. Мне не трудно было ее хранить, потому что я понимал, что такое глупое вранье все равно никто не примет всерьез.
Прошло несколько дней.
Однажды, делая домашнее задание, я сломал карандаш и полез к маме в письменный стол за точилкой. Ее не оказалось на месте, зато я нашел ключ от верхнего ящика, который всегда был заперт. Не в силах сдержать любопытство, я открыл его.
Внутри почти ничего не было, обыкновенная общая тетрадь, очень красивая иностранная авторучка и бабушкина брошка с синим камушком.
Я открыл тетрадь.
Это был мамин дневник.
Между исписанными страницами лежало несколько засушенных цветков, три письма в конвертах с московским обратным адресом и фотография мужчины в сером пальто, наброшенном на плечи. Сзади было что-то написано по-французски.
Я вдруг вспомнил Абрашину историю, и у меня в уме мгновенно все сложилось. Я смотрел на фотографию и не мог поверить своим глазам.
Нет, никаких сомнений не было. Это был Жан Маре.
Потом я запер ящик и целый час стоял перед зеркалом, стараясь найти хоть отдаленное сходство. В эту ночь я долго не мог заснуть, я думал об отце, представлял, как он живет там в Париже.
К утру у меня поднялась температура, меня трясло, начался грипп.
Мне ставили горчичники, давали лекарства. Я лежал и думал, даже не мог читать. Я твердо решил никому не говорить о своем открытии.
Прошло много лет. Я вспомнил, как я приезжал в Гомель на похороны дяди Абраши, как я плакал, уткнувшись маме в плечо.
Потом я перескочил в своих мыслях в Америку.
Вспомнил, как я узнал о смерти отца. Толик Иоселевич, ничего не подозревая, прочитал мне его некролог по телефону. Я даже не заплакал, а только ушел на берег залива и долго смотрел на Нью-Йорк, ничего не видя.
Потом я рассказал историю об отце своим друзьям, но они не поверили мне, а только посмеялись.
Ося даже сказал, что, несмотря на то, что мой папа Жан Маре, я пошел в дядю Абрашу.
Зато как потом все удивились, когда через месяц после смерти отца, почтальон принес мне маленькую бандероль с множеством очень красивых марок. Я осторожно открыл пакет. В нем лежал голубой конверт и старинная золотая зажигалка. В конверте была фотография Жана Маре и письмо по-французски, исписанное мелким, неразборчивым стариковским подчерком.
Я не буду пересказывать здесь его содержание, это очень личное. Скажу только, что отец помнил меня и любил всю свою жизнь. Он все-таки получил то единственное письмо, которое я отправил ему за месяц до его смерти. Я сам не знаю, почему я это не сделал раньше, почему я не навестил отца, когда был в Париже. Наверное, я просто смалодушничал, и за это я буду винить себя всю жизнь.
Я держу в руке бесценную отцовскую зажигалку и, хотя колесико не крутится, золото протерлось, а корпус немного погнут, она согревает мое сердце, и я еще раз перечитываю выгравированную надпись:
«Дорогому сыну от любящего отца».
И подпись: Жан Маре.
ЯПОНКА И ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ
Мой дед Давид Абрамович Жердин был очень образованным и интересным человеком.
Он закончил Сорбонну и был преуспевающим бизнесменом. В справочнике Шмелева за 1900 год «Богатейшие люди российской империи», вы найдете моего деда на 269 месте, после московского миллионера Лобасова Николая Степановича.
Но несмотря на разветвленную сеть бизнеса дома в Лондоне и Париже, семья жила в Гомеле. Дед считал, что жить надо среди своих. Однако он часто выезжал по делам за границу, а бабушка воспитывала детей и играла на фортепиано.
С 1902 года дед широко занялся благотворительной деятельностью, даже открыл в Гомеле артель и приют для слепых.
Артель называлась «Черный квадрат».