И образно, и понятно.
Слепые собирали колеса для телег. У них была постель и еда, а главное, они не чувствовали себя приживалами.
Но самая большая страсть у деда была искусство. Среди его друзей было очень много поэтов, художников, музыкантов. Дед дружил с Левитаном, у нас в доме было очень много его картин. Часто приезжал Шагал и еще малоизвестный Боренька Григорьев.
Иногда наведывался Алеша Пешков. Дед любил послушать его истории про босяков.
У деда была большая семья, и мама рассказывала, что дети очень любили, когда приезжал Казимир Малевич. Дед называл его «цудрейтер». Тот был вечно измазан краской, но несмотря на свой застарелый ревматизм, всегда находил время для игры с детьми: ходил на руках, показывал фокусы. Дети встречали его еще за воротами и бежали к отцу в кабинет с криками: «Папа, папа, “цудрейтер” приехал».
Малевич очень болел.
Холодный петербургский чердак.
Недоедание.
Он приезжал отогреваться, пожить в семье, поесть домашнего.
Ревматизм буквально поедал его заживо и единственно, что ему немного помогало справиться с болезнью, был знаменитый бабушкин куриный суп с потрошками и крапивой.
Он поедал его в огромных количествах.
Дед не считал Малевича хорошим художником, но время от времени давал ему какой-нибудь заказ или покупал пару картин. Малевич был очень гордый и просто деньги не брал. Картины Малевича висели в комнатах детей. Дед дарил их друзьям и знакомым. Никто не мог предположить, что эти картины станут такими дорогими и украсят лучшие коллекции мира.
Однажды в 1914 году дед попросил Малевича нарисовать вывеску для артели слепых. «Сделай, Казик, мне такую вывеску, чтобы всем было ясно, что здесь такое».
Малевич постарался.
Он работал целый день.
На большом квадратном холсте аккуратно написал готическим шрифтом: «Черный квадрат. Артель слепых и убогих».
Но, когда дед пришел принимать работу, вывеска ему не понравилась.
«Что же ты такое сделал, Казимир, народ безграмотный сплошь и рядом, а готический шрифт и грамотному человеку трудно прочитать».
Малевич очень обиделся – поляк, горячая кровь. Он схватил малярную кисть и замазал весь холст черной краской: «Не хочешь, не надо. Напрасно я только убил весь день».
Посмотрел дед на вывеску и видит: один большой черный квадрат получился. Он засмеялся тогда и говорит: «Ну и молодец же ты, Казик, гений, можно сказать. Края только подкрась поаккуратней, что теперь настоящая вывеска, любому дураку ясно, что это такое, даже безграмотному. Черный квадрат–артель слепых». Отошел Малевич, смотрит, усмехается. Да, и правда, образно и понятно. Дед достал 15 рублей: «Спасибо, Казик, на добром слове. Все гениальное – просто, как видишь».
Малевич был очень доволен.
Он подправил края у квадрата, а потом наелся целебного супа и пошел спать наверх в свою комнату. А здесь как раз приехали Алеша Пешков с малоизвестным критиком Луначарским. Пешков привозил деду гашиш и Кашкарский план, на Волге у босяков покупал. Признаюсь, был у деда этот грешок, любил подкурить. Зачем приехал критик я не знаю.
Пристроились они у деда в кабинете, скрутили самокрутки, дымят, наслаждаются. Вдруг Луначарский увидел вывеску. «Что это такое?» – спрашивает.
А дед говорит: «Это черный квадрат, Малевич нарисовал, новое направление открыл в живописи».
А Луначарский смеется: «Что же здесь изображено, не могу сразу разобраться».
А дед без запинки: «Это изображение супа с потрошками в животе у больного ревматизмом художника».
Посмеялись они, а Луначарский продолжает: «Что же это за направление в живописи и куда же оно ведет?»
Дед тут призадумался: «Выходит, что это СУПРЕВМАТИЗМ, а куда оно ведет, наверное, и сам художник не знает».
Луначарский чуть со стула не упал от смеха, а Пешков даже икать начал – суп-ик-ревматизм-ик.
Луначарский вынес картину поближе к свету и так посмотрит, и эдак, как кот ходил вокруг, а потом так серьезно и говорит: «Продай мне ее, Давид, вещь эта и правда неожиданная, революционная, можно сказать».
Подумал дед, помолчал. «Ладно, – говорит, – давай 100 рублей, от сердца отрываю».
100 рублей по тому времени были деньги огромные. Корова 3 рубля стоила, но Луначарский даже не торговался, понял, какой шедевр к нему в руки попал, не каждый день такая удача. А дед доволен, но виду не подает: «Ты, – говорит, – мил человек, почаще приезжай. Малевич теперь здесь будет жить, много картин нарисует».
Луначарский, надо признаться, тоже оказался малый не дурак, продал эту картину в какой-то музей за 200 рублей, никто не остался в убытке.
Дед смекалистый был человек, в артели наладил производство картин. Слепые по трафаретам стали красить черные квадраты. Они очень хорошо пошли, особенно, когда Луначарский написал брошюру о новом искусстве.