Мы с Луисом срочно начали спасательную операцию и позвонили техникам из BMG, своего рода ADAC для недоработанных песен. «Сожалеем, парни! — ответили нам по телефону — Тут уж мы ничего не можем поделать. Придумайте что–нибудь!»
Можно было подумать: чего эти Луис с Дитером прикидываются? Шли бы к себе в студию, да записали песню ещё раз. Но это всё равно, что сказать Леонардо да Винчи: «Нарисуй–ка Мону Лизу ещё разок!» Такое невозможно. Некоторые вещи неповторимы. У новой Моны Лизы, возможно, было бы косоглазие или оттопыренные уши.
Итак, нам ничего больше не оставалось, кроме как снова обняться с двадцатичетырёхсегментной оригинальной записью. Но к тому времени её успела прокрутить тысяча человек, отчего голоса становились писклявее. И из этого кряканья мы сшили готовую песню.
У ребёнка должно было быть имя, не могли же мы с Томасом выступать просто как Андерс — Болен. «Турбо — Дизель» — предложил шеф компании звукозаписи Ганс Блуме, создавший к тому времени вместе с Франком Фарианом успешный проект Boney M. Но такое название вызывало у меня ассоциации с громыханием трактора на стройке. А я не хотел возвращаться туда, откуда вышел мой отец.
Мы спорили о том и об этом, в конце концов Петра, секретарша, зашла в уголок, поглядела на плакат Top Fifty, где была какая–то группа под названием «Talk Talk» и ещё одна — «Modern Romance», и сухо заметила: «Я бы назвала это Modern Talking.»
На обложке «You're my heart, you're my soul» мы изобразили белую кроссовку и лакированный ботинок, прислонённые друг к другу. Но даже эта откровенно идиотская идея не могла помешать песне стать всемирным хитом. И если сейчас ко мне приходит какой–нибудь музыкант и собирается весь день напролёт болтать об обложке для альбома, я отвечаю, исходя из того опыта: можно завернуть песню хоть в туалетную бумагу, хит — он и есть хит.
Можно вспомнить, что производство «You're my heart, you're my soul» обошлось нам в 1400 марок — арендная плата за студию и четверть фунта кофе «Онко» для Луиса, чтобы поработал сверхурочно. Всё остальное делалось даром, я как всегда, сам играл на всех инструментах. Пару дней спустя я продал готовую песню BMG за 10 000 марок.
Я был бесконечно счастлив, сиял как пасхальный золочёный пряник. Фукс, мой шеф, тряс мне руку и говорил: «Эх, здорово ты это сделал, Дитер!» — я ведь принёс агентству 8 600 марок прибыли. За это мне повысили зарплату на 300 марок. Если бы я догадывался в тот миг, что продал гораздо больше, чем песню, боюсь, сияние покинуло бы мою физиономию, и меня бы вырвало. Я потерял авторское право на мировой хит. В тот же миг я потерял сорок миллионов марок.
Целую осень, зиму 1983 и весну 1984 года, несмотря на все старания, ничего не происходило. Единственным, чего мы достигли, было выступление в какой–то региональной программе на WDR. А потом произошло нечто такое, на что никто и не рассчитывал — из уст в уста передавалась пропаганда «You're my heart, you're my soul». Шёпот, шелест, дыхание за кулисами музыкального мира. Наш сингл переходил от ди–джея к ди–дждею. Никто не знал, кто же стоит за проектом Modern Talking.
«Какие–то южане! Парочка торговцев мороженым из Римини, из Италии!» — слышался шёпот кругом, видимо, так сладенько звучали наши с Томасом голоса. Мы шли на ура и пользовались бешеным успехом. Радиоведущих атаковали звонками: «Эй, поставьте–ка ту песню, где эти, которые так высоко поют!»
Прилетел всемирный хит
Как–то вечерком мы остались подольше на работе, мы — это я, Шмидт, тот самый, устроивший меня на эту работу, начальник Фукс и старина Живая Развалина. Элли, пятидесятипятилетняя мамочка–секретарша, единственный человек во всём агентстве, который взаправду любил меня, поставила шампанское в холодильник. Начиная с половины седьмого никто не сводил глаз с телетайпа, который сообщал итоги последних чартов. Вдруг аппарат подпрыгнул, завёл своё «Трр–трр», и на самом верху страницы появилась цифра
1
потом стояла
.
а потом большое
Y
Я сразу же понял — это было Y от «You're my heart, you're my soul». В тот же миг мы бросились друг другу в объятия, воцарилось всеобщее ликование. Маленький Дитер из Ольденбурга наконец–то получил своё первое место. Хлопнула пробка от шампанского, налили всем, даже Живая Развалина получил глоточек. Хотя мне уже было 30 лет, и был я далеко не миллионером, но пункт три моего генерального плана был выполнен: после шести лет пресмыкательства я наконец–то занял место на вершине чартов.