Несколько недель спустя нам снова предстояло выступить во Франции, в шоу Мишеля Друкера, своего рода французский Томас Готтшальк. Томас снова отказался, зато на этот раз выдумал благовидный предлог, за это честь и хвала. Но на этот раз я раздобыл дублёра, какого–то парня с длинными чёрными волосами, который умел шевелить губами под фонограмму. У французов он сошёл за Томаса.
Но что–то, кажется, до французов дошло. Ибо когда телепромоутеры нашей фирмы предлагали выступить Modern Talking во Франции, телевизионный босс быстренько отказался: «Non! Non! Merci beaucoup! Нет, спасибо, больше ни за что!»
50 000 марок и малина
Если бы меня сейчас спросили, почему Нора была такой, какой была, я бы сказал: она была маленькой девочкой, играла в куклы в детском саду, а на следующий день поменяла своих Барби на Дитера Болена и сотрудников фирмы. Маленькая дерзкая девчонка, которая привыкла, что люди пляшут под её дудку. Она просто проверяла границы своих возможностей и проверяла, что будет, если она, скажем, пойдёт к Блуме и скажет: «Или мы получим белый роллс–ройс с зелёными сиденьями, 50 000 марок и малину или мы не придём». И тот, конечно, покорялся необходимости и говорил: «О'кей, о'кей, золотце, не волнуйся! Ты получишь всё, что пожелаешь». А как бы ещё он мог отреагировать? Пластинка принесла ему несчётное количество миллионов, что по сравнению с этим белый роллс–ройс и малина? В этой индустрии бытует поговорка: «Сделай артиста счастливым!». А позиция Блуме была: «Пока с Томасом Андерсом в концерн текут миллионы, я, если понадобится, вызолочу его сортир».
Нам предстоял концерт под открытым небом в Бельгии, собралось 25 000 зрителей. И снова Томас отказался в последний момент. К счастью, за границей из Modern Talking знали только пару ботинок с обложки сингла «You're My Heart, You're My Soul». Ни одна душа не знала, что Modern Talking — дуэт. Я один стоял на сцене, сходу выдумывая слова приветствия: «Бонжур, Брюссель! Здравствуй, Бельгия! Я счастлив, что вы все здесь собрались! Поехали!» — и заиграл, открывая рот под фонограмму вместо Томаса.
Наконец, было ещё одно выступление в Стокгольме, вести концерт должна была какая–то женщина. У Норы в этот день крыша уехала совсем далеко, и дамочка распорядилась: «Моего мужа не будет объявлять никакая женщина! Или ведущую сменят на конферансье мужского пола или мы улетим назад.» На что шведы помахали рукой: «Что ж, пока, неудачники!»
Вот так я видел, что рушатся мои надежды. Казалось, угрожают моему счастью, я снова не был уверен в завтрашнем дне. Я смотрел на Нору и слышал, как она — вжик–вжик — резала на части дело всей моей жизни.
Cheri Cheri Lady
Октябрь 1985 года. Всего 7 месяцев прошло после «You're My Heart, You're My Soul», а у наших критиков уже желчь пошла изо рта: свет увидела «Cheri Cheri Lady», третий номер один. Успех первых двух был сенсацией, а теперь музыкальный мир на ушах стоял, и в этом исключительно заслуга Томаса. Написав песню, я хотел, было, выкинуть её в корзину для бумаг, ибо счёл чересчур простой. Но Томас выудил её из мусора и предложил: «Это клёво, давай всё–таки запишем её!» За это я и теперь готов целовать ему ботинки.
Между тем Норочка не отказывала себе ни в браслетах из чистого золота, ни в цепочках от Картье. Когда она приходила, слышно было за километр — бряк–бряк–бряк. Она выглядела, как женщина племени маа из Кении, на ней, случалось, висело миллиона на два побрякушек.
Мы прилетели на музыкальный фестиваль в Сан — Ремо. Сразу по прилёте Томас и Норочка затворились в номере, двери на замок, телефон прочь, окна тщательно занавешены, не только гардинами, но и простынями. Никому нельзя войти. Никто не мог поговорить с ними. Чтобы не возникло недоразумений, расставлю точки над «i»: они там играли в настольные игры — в гальму, веришь–не–веришь, мельницу. Как–то во время игры у обоих разыгрывался голод, и, возможно из–за того, что Нора не могла прочесть меню, они заказали всё подряд, всё, что было. Четыре официанта катили через холл громадный столик на колёсиках, уставленный яствами. Томас с Норой приоткрыли серебряные крышки, потыкали всюду вилкой: «Да, это хорошо… да, и это тоже… а остальное унесите отсюда!» Кельнеры прикрыли всё крышками, два блюда остались, а остальные 98 отправили на кухню. Платить пришлось нашей фирме.