На этот раз она называлась «Broken Heros». Снова написана была для Криса Нормана. Снова я вытащил его с Айсл оф Мен, где он свято хранил свою веру в то, что лишь он один знает, что есть настоящая музыка.
Крис прилетел в Гамбург, кинул быстрый взгляд на ноты и бросил краткое: «Such a crap!» «Послушай — наивно обратился я к Блуме‑Crap? Что такое crap? Он хочет сказать, что это круто?» «Халтура — объяснил мне Блуме — он считает это халтурой».
Песня встала сразу же на третье место в чартах. С Крисом мы на этом расстались. Казалось, я был ему не нужен. Для изучения английского он мне тоже был не нужен. Так пусть засунет палец себе в задницу и проваливает! После нашего расставания он выпустил ещё один альбом, раскуплено было 7 000 копий. А одной только «Midnight Lady» выпустили 900 000.
Год спустя я написал мою третью и последнюю песню для «Tatort» — «Silent Water». Чтобы долго не возиться, я спел её сам и к тому же сыграл небольшую роль. Я был мелким польским сутенёром и разъезжал в чёрном «VW-Golf». И, кроме того, фигурировал в качестве потенциального подозреваемого.
Шиманскому и Эбергарду Файку, игравшему Таннера, я абсолютно не понравился. Они смотрели на меня так, будто я был тухлой колбасой, от которой им велели откусить кусочек. Можно понять: Готц Георге получал за девяностоминутную серию 30 000 марок, а я за три минуты, что длилась «Midnight Lady», в 10 раз больше. В таком случае не прижимают к сердцу и не говорят: «Братишка, я ужасно рад за тебя!» И, кроме того, оба профессионала не переваривали мои актёрские способности.
Мы снимали сцену погони. Мне велели: «Жми на газ, Дитер!» Если мне кто–то велит жать на газ, я жму на газ. Вдавив педаль в пол, я вошел в поворот, и зацепил задней осью бордюр. Машина остановилась, съёмку пришлось прервать. Знаю, я сам много сделал для того, чтобы Шиманский и Таннер любили меня поменьше.
Наконец, я провалил сцену, в которой должен был избить Таннера. Ни одна душа не сказала мне, что смеяться нельзя. Я привык со времён Modern Talking — камера смотрит на тебя, улыбайся во весь рот. Так что это уже происходило помимо моей воли, как рефлекс. А может, это была компенсация за то, что меня загримировали под прыщавого придурка и намазали волосы каким–то дерьмом, а ведь я хотел выглядеть симпатично. Я искал глазами камеру, сиял улыбкой, как идиот, и лупил от души Таннера. Мы 10 раз переснимали сцену, пока один из ассистентов режиссёра не отвёл меня в сторонку и не сказал: «Послушай, ты же должен глядеть злобно!»
После этих съёмок тему «Tatort» я закрыл.
Кажется, это золотое правило всех телевизионщиков — ни в коем случае не звонить людям, с которыми разделил успех. В том же году, в 1989, я написал для ZDF популярнейший саунд–трек всех времён и народов — «Samurai». В конце концов, мне довелось проехать по Берлину в золотой карете, правда, не одному, рядом сидел исполнитель главной роли Томас Фрич. А потом наступила мёртвая тишина.
7 ГЛАВА
Говард Карпендейл или «Мине нравицца твая песня»
И снова я, верный своим традициям, разослал демо по Германии. Песня называлась «Sag ihm, dass du gehst» («Скажи ему, что ты уходишь»).
«Мине нравицца твая песня» — сообщил голос в телефонной трубке. Говард Карпендейл, мой Гови.
«Гови! Гови! К нам в студию придёт Гови!» — восторженно говорил я Луису. Гови был для меня одним из величайших. Достигнув шестнадцатилетия и услыхав «Das schoone Madchen von Seite ains, die will isch 'aaben und sonst geins!», я не переставал уже восторгаться им.
Он прибыл к нам в студию 33, и по пути у него куда–то запропал акцент: «Привет. Очень приятно! Карпендейл.» И Луису: «Вы тоже здесь работаете? Принесите–ка мне кофе!»
Сразу же захотелось спросить: «Куда же ты подевал свой акцент?» Но мы с Луисом промолчали, сунули Гови в руки микрофон и пошло–поехало. И вдруг все эти очаровательные «ша» и рокочущие «рас» снова послышались в его голосе. Как белый кролик из шляпы. Фокус–покус.
В песне «Sag inm, dass du gehst» говорилось о сердечных муках, разлуке, печали. Я радостно ждал того, как известный Говард Карпендейл превратит мою песню во что–то столь же сочное, как Томас Андерс в своё время «Three Times A Lady». Я рисовал в своём воображении картину того, как бы здорово смешалась моя песня с его знаменитыми нежными переливами и тембром. Я хотел, чтобы чувствовались слёзы. Перед своим внутренним взором я видел маленького Нино де Анджело. Когда этот последний стоял у микрофона, в голосе слышалось всё. Его жизнь, его сердце, его душа. Говард же пел так, будто читал способ применения мази от геморроя.