Впрочем, нам грех жаловаться. Сегодня дерби Ржавого Пояса, и на трибунах, как обычно в такие дни, семитысячный аншлаг.
Джейк тратит на обработку мяча четыре касания там, где лучше было обойтись одним. Ещё лучше было бы попытаться пробить сходу, застав врасплох оборону и вратаря. Вместо этого он упускает время, попадает под прессинг, суетится, из-за чего удар выходит откровенно корявым, и, в итоге, посылает мяч не только над перекладиной ворот, но и над стареньким табло, и над полотном, закрывающим половину той самой стены. Окрашенный в бордово-красный и золотой, этот баннер, нарисованный нашими болельщиками, выглядит особенно шикарно на тёмно-синем фоне вечернего неба. Белый мяч, сияющий в искусственном свете прожекторов, исчезает за всем этим красочным великолепием, словно какой-нибудь НЛО из зоны 51, и, вероятно, приземлится уже где-то в районе железнодорожных путей старой фабрики, пролегающих рядом со стадионом. По трибунам прокатывается разочарованное «ооооу», и судья даёт финальный свисток.
Я останавливаюсь рядом с защитником, чудом избежавшим столкновения со стеной, и помогаю ему подняться. У меня хорошая память на лица, и его мне тоже знакомо - кажется, он играл за «Баффало» и в прошлом году. Да, точно, Кен Бэйли. Если не ошибаюсь, парень на год старше меня. Получается, что в прошлом году он должен был закончить колледж. И он всё ещё играет в Национальной Премьер-Лиге - значит, не был выбран, или даже вообще не попал на драфт. В любом случае, его футбольная карьера катится коту под хвост.
Как и моя.
Август
- Мам, я дома!
Тишина. Ответа нет, записки на столе или холодильнике - тоже. Наверное, пошла к соседке.
Спортивная сумка небрежно летит в угол прихожей. Я торопливо стаскиваю кроссовки и футболку на пути в душ, потому что сегодня мне ещё нужно успеть на работу. У нас тут с работой небольшой напряг, знаете ли, поэтому приходится держаться за то, что имеешь.
Когда я был маленьким, отец часто говорил мне, что деньги - это проблема для человечества. Особенно настойчиво он повторял это в перерывах между просмотрами футбола на старом телевизоре (который и сейчас стоит у нас в гостиной), развалившись в раскладном кресле (которое и сейчас стоит у нас в гостиной), выпуская над моей головой клубы вонючего сизого дыма и отхлебывая самое дешёвое пиво из покрытой влагой банки.
Футбол, разумеется, был американским. Тот, что нравился мне, он называл «голубым балетом» и отказывался воспринимать, как полноценный вид спорта.
«Деньги, сын, - это зло! Это то, что заставляет людей деградировать до уровня животных, лишает их свободы творческой мысли!»
Творческая мысль - его вторая любимая тема. Псевдографоман, громко мечтавший когда-нибудь написать Величайшую Книгу Америки, стать миллионером и кататься по обоим побережьям с проповедями и лекциями. Только вот ему, словно плохому танцору, всегда что-то мешало. Вероятно, в первую очередь, мы с мамой.
Не уверен, что он набросал хотя бы вступление к своей книге.
Разумеется, столь тонкая натура не была приспособлена к грубой работе, поэтому каждые два-три месяца он стабильно оседал дома, в то время как мама была вынуждена тащить семью на себе. С каждым новым разом такие перерывы становились всё чаще, папа - всё раздражительнее, а игра в прятки в какой-то момент стала для меня неплохим навыком выживания.
Мама, боясь за меня, даже не пыталась спрятаться.
«Деньги ограничивают людей, сын. Деньги - главная проблема всего мира!»
И папа, как настоящий герой, всеми силами избавлял нас от этой проблемы. Ровно до того прекрасного утра, когда он, в очередной раз потеряв работу и надравшись за ночь в стельку, попал под мусоровоз. Вот такая она, Трагическая Смерть Великого Писателя.
Если бы его просто загрузили в общий бак вместе с очередным контейнером и отвезли на городскую свалку - я бы не возражал.
Вытираясь растрепанным полотенцем бело-зелёного цвета, я прохожу обратно по коридору и замечаю, что в гостиной работает тот самый телевизор.
- Мам?
Тишина.
Тем удивительнее было, что смерть отца сильно повлияла на маму. Кажется, она и вправду видела в нём какое-то подобие опоры, пусть жалкой, шаткой и бестолковой, но всё же своей. Нет, не случилось ничего такого - мама не сломалась, не впала в депрессию и не ударилась во все тяжкие. Но, вернувшись домой после похорон, на которых, не считая священника и могильщиков, были только мы вдвоём, я вдруг понял, что прошедшие несколько дней стоили ей с десяток лет жизни. Достаточно было просто посмотреть на её лицо - словно кто-то прорисовал на нём сетку морщин, которой раньше не было видно, стараясь при этом посильнее надавить на карандаш.