К счастью, Сэм сидел к матери спиной. Она и раньше была бледной, а теперь в ее лице не было ни кровинки.
Я хотел отвлечь его от воспоминаний о ноже и сказал:
– Малыш, а как они выглядели, эти дяди?
– У них были колючие лица.
Колючими Эмма и Сэм называли бородачей.
– Очень колючие. И они странно разговаривали.
– Странно – это как? – спросил я. – Будто на другом языке?
– Ага. Сплошные «ррр» и «гха», – ответил он, имитируя гортанные звуки.
– А на английском они хоть раз говорили? – задал я следующий вопрос.
– Да, но тоже странно.
– То есть с акцентом?
– Ага, – ответил сын.
– Таким же, как у Джастины? – спросила Элисон.
– Не знаю. Вообще-то нет, – сказал Сэм.
Его слова еще ни о чем не говорили. Я не думаю, что шестилетний мальчик обладает достаточным жизненным опытом, чтобы определить происхождение того или иного акцента. В сухом остатке у нас было только одно: двое бородатых, размахивающих ножом иностранцев пришли и запихнули моих детей в фургон.
И что еще страшнее, они не побоялись показать Сэму свои лица. Подобная наглость означает, что они ничего не боятся и совершенно уверены, что их не поймают. Потому что знают – их план безупречен.
– Расскажи мне про фургон.
– Ну… он был больше «Хонды». Похож на грузовик. Но не совсем большой грузовик. Они посадили нас сзади. Сидений не было, мы сели на пол.
– А на улицу ты смотрел? Окна в машине были? – спросила Элисон.
Сэм покачал головой.
– Фургон поехал, – сказал Сэм. – Мам, прости меня, но я не пристегнул ремень, его там не было.
– Ничего страшного, Сэмми.
– Вы долго ехали? – спросил я, надеясь хотя бы понять, далеко ли их увезли.
– Не знаю, – сказал Сэм.
Его чувство времени еще не сформировалось окончательно.
– Дольше, чем длится программа по телевизору, или нет? – спросила Элисон.
– Примерно столько же, – ответил Сэм.
Допустим, полчаса. Это означает, что их могли держать в любом уголке Юго-Восточной Вирджинии, на участке примерно в тысячу квадратных миль. Мы могли бы до конца жизни колесить по окрестностям и стучаться в двери, но так и не узнать, где прячут Эмму.
– Что же было потом? – спросила Элисон.
– Ну, фургон все ехал и ехал. А потом эти дяди нас похватали. Просто… похватали, и все. Они вели себя очень грубо.
Сэм прижал к бокам локти и изобразил когтистые лапы тираннозавра.
– Они вытащили вас через заднюю дверцу фургона? – спросил я.
– Ага. Потом нас отвели в дом.
– Где стоит дом, ты видел? – спросил я.
– Ну, вокруг в основном деревья. Много деревьев. Все большие.
Значит, детей прятали в густом лесу. Будто в сказке братьев Гримм.
– И куда вы пошли в доме?
– В ту комнату.
– Как она выглядела? – спросил я.
– Маленькая. На окнах коробки.
Я решил, что похитители закрыли стекла картоном.
– Я смотрел по телевизору «Губку Боба» и «Дору». Потом спросил, можно ли мне к Эмме, но они сказали, что нельзя.
– А дверь ты пытался открыть? – вновь задал я вопрос.
– Ее заперли на ключ, – ответил Сэм.
– Что было потом?
– Я все время говорил им, что хочу есть. А они отвечали: «Заткнись! Заткнись!» Прости, мам, я знаю, что это плохое слово, но они так и говорили.
– Ничего, сынок, не страшно, – ответила Элисон, гладя его по ноге.
– А потом я заплакал. Правда ужасно хотелось есть. И один из них дал мне еду.
– Чем же он тебя кормил, Сэмми? – спросила Элисон.
– Арахисовой пастой с джемом, – сказал Сэм.
Мы с Элисон встревоженно переглянулись. Когда Эмма в первый – и последний! – раз поела арахисовой пасты, ее глаза и горло отекли до такой степени, что девочку пришлось срочно везти в больницу. С тех пор у нас под рукой всегда есть несколько ампул с эпинефрином – я сомневался, что похитители об этом позаботились.
– Эмме тоже дали такой сэндвич? – спросил я.
– Я не знаю, – только и ответил Сэм.
Сын рассказал, что потом расплакался еще больше, и тогда один из тех, с колючими лицами, накричал на него и велел ложиться спать. Мы на разные лады принялись расспрашивать его, не причинили ли они ему вреда, не трогали ли там, где не положено, и все такое прочее. На все вопросы мальчик отвечал отрицательно.
Последнее, что он мог рассказать, это то, как на следующее утро их с Эммой вытащили из дома и усадили в тот же самый фургон. Проехав «немного», машина остановилась. Когда дверца открылась, ему велели бежать к зданию суда и спросить меня. Так он и сделал.
Мы пытались вытащить из него что-нибудь еще, но в его маленькой славной головке больше ничего не отложилось. Под конец Элисон спросила, есть ли у Сэма вопросы к нам.