«Причина как будто ясна: арест мужа и суд, падение из достатка и благополучия до самого заурядного уровня, друзья и приятели на всякий случай отвернулись, а возраст как раз такой, когда особенно хочется нравиться, быть любимой… По пьянке сходится с деклассированными элементами, потом сама это тяжко переживает… Депрессия, которую алкоголь еще усиливает…»
«Вы, врачи, сплошь, теоретики, а мы, следователи, — практики… В жизни все гораздо проще… Ревизия после смерти Мелнавы обнаружила в кассе недостачу. Почти пять тысяч рублей. Поди узнай, как долго она балансировала словно на канате, натянутом между двумя небоскребами, — недостача могла обнаружиться в любой момент.
«Считаю, что дочери этого говорить не следует, легче ей все равно не станет. Обычный случай — средства вдруг иссякли, кое-чего и себя пришлось лишить, а сразу к такому ведь трудно привыкнуть. На беду еще и искушение — касса магазина — под рукой. За два года такая сумма могла набраться и по мелочам.»
«Меня в основном занимает вопрос: что увидела Ималда?»
«Да не верьте вы ей, ничего она не видела… Все это фантазии. В задней комнате работники милиции наткнулись на бутылку «Агдама», наполовину опорожненную, и одну, но внушительных размеров, рюмку. На обеих отпечатки пальцев только Алды Мелнавы. Войти к ней в квартиру тоже никто не мог — путь с лестницы на улицу был перекрыт по причине, достойной пера юмориста. Только та ситуация была вполне реальная. Помните, что девушка рассказывала о лестничной площадке?»
«Нет… Ничего такого не припомню…»
«На третьем этаже два соседа, как говорится, мерялись силой со шкафом.»
«Да, теперь, кажется, вспомнил.»
«Два старика — один из четвертой, другой из пятой квартиры — пытались через лестничную площадку передвинуть шкаф. Один захотел освободить свой коридор, а другой — старик-мастеровой — соблазнился шкафом, решив, что приспособит его для хранения инструментов. Шкаф огромный, старинный, большие винты крепления в нем заржавели, и оба умника решили передвинуть его, не разбирая. Один ломиком приподнял, другой подсунул под ножки по разрезанной сырой картофелине. Вначале шкаф плыл как по маслу, но на лестничной площадке картошка развалилась, и прежний хозяин шкафа остался с ломом в руках по одну сторону, новый с картофелинами в кармане — по другую, а шкаф — посередине. Милиционеры, говорят, перелезали через него, а сдвинуть громадину с места удалось лишь общими усилиями, когда за девушкой приехала «скорая».
Под ногами Ималды захрустели осколки стекла. Пролитая вода узкими ручейками побежала по пыльному паркету.
Тогда, как обычно, она бросила портфель, заглянула в кухню, но не найдя там матери, поспешила в комнаты.
Едва переступив порог, она услышала, как в задней комнате со звоном разбилось окно и потом закричала мать. Все это было ужасно. Она окаменела и опомнилась лишь через несколько мгновений.
Снизу, с улицы, доносились крики, резкий звук тормозов и сигналы машин, в мешанине шумов четко слышны были отдельные слова.
Окно в средней комнате было открыто, оно находилось ближе всего, и Ималда подбежала к нему.
Внизу уже собиралась толпа. Некоторые торопливо перебегали проезжую часть улицы, другие, наоборот — старались не смотреть, отворачивались, громко трезвонил трамвай, требуя освободить дорогу. Мать лежала на тротуаре. Ималда узнала ее по яркому, в павлиньих перьях, халату.
Потом все словно провалилось в черную бездну, память застлало непроглядной тьмой. Очнувшись на белых простынях в больнице, Ималда спросила:
«Где я? Что случилось?»
Прошел месяц, потом еще немного, и в непроглядном мраке ее сознания на краткое мгновение, на две-три секунды стал появляться просвет.
И она снова увидела руку. Сильную мужскую руку, опиравшуюся на дверной косяк между средней и задней комнатами. Она увидела ее настолько четко, будто изучила сквозь увеличительное стекло: на тыльной стороне ладони — рыжеватые волоски, а у основания пальцев — по серо-синей татуированной цифре, которые вместе составляли число «1932». Затем возникло и тут же исчезло лицо, она не успела его запомнить, уловив только контуры. Лицо было похоже скорее на силуэт, вырезанный из черной бумаги и наклеенный на белую. Лоб, нос, губы, подбородок — все в профиль.
«А может, руку ты видела где-то в другом месте? — расспрашивал потом врач. — Например, в трамвае, поезде… Да мало ли где ты могла ее увидеть… Рука чем-то поразила тебя и зафиксировалась в твоей памяти, а позднее просто сместилась во времени и пространстве. Подобные случаи описываются в специальной литературе… а рука, может, снова вернется туда, где ты ее увидела в первый раз.»