Отец кивнул Ималде на прощанье.
Она в ответ тоже кивнула.
Он повернулся и не оглядываясь вышел за дверь.
Когда она уже ехала в трамвае, вспомнила, что отец ни слова не спросил об Алексисе. Но и Алексис ничего не просил передать отцу, хотя знал, что Ималда идет на свидание. Почему?
«1932» и «1942». «1932 и «1942». «1932 и «1942».
«Не было! Нет, не было!»
Дома в коридоре на плечиках висело чужое пальто с воротником из искусственного меха, из задней комнаты доносился голос Алексиса и еще чей-то. Прежде чем взяться за приготовление обеда, Ималда решила ради приличия поздороваться с гостем.
Алексис разговаривал с низкорослым мужчиной, у которого были жидкие волосы и заячья внешность из-за длинных передних зубов — они виднелись даже когда рот был закрыт.
На комоде лежала двустволка и несколько патронов в латунных гильзах.
Поздоровавшись с Ималдой, мужчина взял ружье и несколько раз приложил его к плечу.
— Ладно лежит! — похвалил он. — Умели же делать!
Ималда вернулась в кухню, но дверь в коридор осталась открытой: ей было слышно продолжение разговора:
— Так сколько вы хотите?
— Не знаю. У меня такая вещь впервые.
— А сколько вы сами платили?
— Какое это имеет значение? На ценность вещи это не влияет.
— На охоту с таким не пойдешь.
— Почему же?
— Всему свое время. Раньше ездили в санях и дилижансах, а теперь — в автобусах. Отошло время и курковых ружей, они устарели. — В голосе гостя были и восхищение и похвала: — Стволы из розового булата! Французский затвор!
— Вот видите! — с надеждой воскликнул Алексис.
— Стволы из булатной стали годятся только для пороха. А порохом давно никто не пользуется. После выстрела охотник сидит, окутанный вонючим облаком, и ждет, пока оно рассеется.
— Стало быть, вас это ружье не интересует?
— С удовольствием украсил бы им дома стену. Мастер Густав Ульбрих считается одним из лучших специалистов в Европе по изготовлению стволов из булатной стали. Hofbüchsenmachen Dresden… Оружейный мастер при саксонском дворе.
— А ваша цена?
— Пятьдесят… Самое большее — шестьдесят…
— И не подумаю!
— Как изволите!
Алексис с двустволкой в руках проводил человека-«зайца» до вешалки и закрыл за ним дверь.
— Посмотри, какая гравировка! Ни один рисунок не повторяется! А он захотел всем этим завладеть за шестьдесят рублей! Жмот! — сказал он Ималде.
Все металлические части ружья были гравированы: меньшие — гирляндами дубовых листьев и орнаментами, большие — картинками с оленями, лисицами, глухарями, куропатками и другими лесными обитателями — искусителями охотников.
— Отец расспрашивал о тебе — где работаешь, не собираешься ли жениться, — неуверенно начала сочинять Ималда, боясь, что брат обнаружит ложь, но ей она казалась сейчас просто необходимой.
— Вот как? — неуверенно протянул Алексис, взял с гвоздика ключ на синей ленточке и ушел обратно в комнату.
Через некоторое время он прошел по коридору мимо кухни. С ружьем, упакованным в замызганный и потрепанный чехол.
Скрипнула входная дверь. Брат понес ружье в подвал.
«Алексиса и отца, наверно, разделяет какая-то пропасть, через которую они не могут перешагнуть. И даже не пытаются.
Прошение о помиловании я напишу. Завтра же напишу. И необходимые справки от доктора Оситиса тоже получу.»
Ей было стыдно, что она посмела — пусть даже про себя — упрекнуть в эгоизме отца, который томился в заключении. И хотя в своей беде он косвенно винил членов семьи, наверняка он так только говорил, но не думал. Просто чтобы не истязать упреками самого себя.
«Это беда не только отца — это наша общая беда.
Как было бы хорошо, если бы его освободили! Мы опять жили бы все вместе!»
Возвратился Алексис и повесил ключик на синенькой ленточке. Ключик долго раскачивался, как маятник, несколько раз ударившись о соседний — на красной ленточке.
Ималда ждала, что ее свидание с отцом будет совсем другим, и теперь испытывала разочарование. То ли в тюрьме он изменился, то ли все дело в том, что она его видела глазами своего детства. В ее воображении продолжал жить тот, кого она, совсем еще маленькая, обнимала и любила, — самый смелый, самый сильный, самый умный. А оказалось, что для семьи он словно ветка, давно отломившаяся от дерева. Может, это произошло уже тогда, когда Ималда была ребенком? Конечно, она и впредь будет ходить к отцу, только уже не полетит как на крыльях. И, конечно, напишет прошение о помиловании, но с такой же охотой она написала бы его и ради чужого человека, если бы только ему это помогло. Может, отец отдалился от нее потому, что больше нет матери? У Алексиса с отцом конфликт. Друг о друге даже не спросят — жив ли, умер ли. Почему?