— Здравствуй, эрройна.
Но Подарок безмолвно таращилась на вороненка, мертвой хваткой вцепившегося когтями в Джевиджево плечо. Словно птица ей была давно знакома и увидеть ее сидящей на плече у пришлого эльлорца все равно что лицезреть восход солнца с западной стороны горизонта.
Фэйм уж было решила, что они с Россом каким-то образом умудрились нарушить местные религиозные запреты:
— Птица сама к нам прилетела, честное слово.
И тогда эрройна быстро-быстро залопотала что-то на своем языке, застрекотала, будто перепуганная сорока. За много столетий язык их общих предков изменился до неузнаваемости, остались только общие корни да строение предложений. Но в яростной скороговорке чуткое ухо Фэймрил несколько раз услышало… «Диан» и «мальчик».
В таких случаях в романах принято говорить: «От волнения у нее едва не остановилось сердце», и Фэйм всегда считала это сравнение слегка преувеличенным. До этого момента.
Леди Джевидж крепко сжала руку мужа в своей мелко дрожащей ладони.
— Диан? Вы сказали — Диан?! Вы его видели?
Удивительно, но язык не отказался слушаться, и вышло очень спокойно.
«Только не кричать! Не кричать и не умолять!»
— Это его вороненок.
Фэйм метнула полубезумный взгляд на Росса: «Она знает! Пусть она скажет!»
Бывший маршал решительно отодвинул супругу в сторону и грозовой тучей навис над эрройной.
— Где мой сын? — спросил он. — Где Диан?
— У каси, конечно, — без доли смущения сообщила Подарок на чистейшем эльлорском.
В канун зимы ночь над Арром — Последней землей — темна и непроглядна. Проще простого заблудиться во мраке ее, за шелестом жестких степных трав не слышно шагов, и свист ветра заглушает человеческие голоса. В такую ночь надо сидеть возле костра, потягивая горячее вино с душистыми травами, чтобы по правую руку лежала заряженная винтовка, а левый бок согревало женское плечо. И чтобы побратим тихонько напевал эро-сказание. «Тысяча лиц» — вполне подойдет. Глядишь, дойдет повесть и до твоего славного предка-пращура.
Давно, так давно, а Песчаный до сих пор помнил о таких ночах. И все у него было — и чашка с вином, и сладкие губы возлюбленной, и голосистый побратим. Ничего не осталось, все унесла невидимая река. Порой до сердечной боли обидно становилось — все ушли, кого любил и кого ненавидел, унесли с собой в заплечных мешках и радость и удовольствия, а его бросили, точно старого пса, забыв отвязать, когда снимались с временной стоянки. Одного оставили, совсем одного. Не с кем даже волнениями поделиться, ибо запрещено вождю-пророку отягощать жизнь сородичей непосильными тревогами. Стыдно теперь, что скинул часть своих забот на Бирюзу. Поэтому Песчаный не роптал, когда та наказала стеречь близняшек и нянчить Диана. На детишек его глаз и рук еще должно хватить. По крайней мере, так ему поначалу казалось. Но то ли со времен его молодости дети стали бойчее, то ли силенок не рассчитал каси, а когда снаружи наступила ночь, сон сморил не только малых, но и старого. А у стариков сны в основном про молодость, чьи краски не тускнеют с годами, а напротив, становятся все гуще и ярче. Это вчерашний день растрескивается и крошится в руках, словно кусочек мела, а случаи полувековой давности крепче скал и помнятся до крошечных мелочей. Например, как отец учил объезжать диких лошадей. И все как наяву — запах пота, вкус пыли, жгучее солнце, недовольный голос родителя — только во сне. И не хочется пробуждаться, так не хочется.
— Диан… ВсеТворец-Зиждитель, слава тебе!
Песчаный встрепенулся и сразу же встретился взглядом с серыми, полубезумными от счастья глазами незнакомца. Он сразу догадался, кто стоит на коленях над резной колыбелькой.
— Зачем тебе мой сын, каси? — спросил эльлорский лорд.
Грозно так, словно не с вождем-пророком целого народа, а с желторотым новобранцем из своей армии разговаривал. А рядом с лордом на землю опустилась темноволосая женщина, и только слепец не признал бы в ней матери Диана. Сильная женщина и мудрая мать, судя по всему, — не стала голосить, не выхватила малыша из колыбели, точно самка неразумная. Видно же, что тот жив, здоров и крепко спит. Зачем тревожить дитя?
— Мальчик мой, маленький… — шептала она.
— Я исполнял Завет, — проворчал каси недовольно.
Руки и ноги его затекли от неудобного положения тела, а старость немилосердна к костям и суставам.
— Плевать мне на твой Завет! Я же ничего плохого эрройя не сделал. Забыл, о чем договор был между императором и эрройя? А ты моего сына похитил.
— Росс, перестань… — перебила мужа мать Диана. — Теперь уже неважно. Ничего не важно. Мы нашли Диана, мы теперь все вместе. Все кончилось.
И тогда имперский маршал и вождь-пророк, не сговариваясь, в один голос рявкнули: «Ничего не кончилось!» Но каждый, разумеется, имел в виду свое.
— Завет еще не исполнен.
— Мы должны еще выбраться из этой мышеловки живыми!
Как у этого человека получалось кричать шепотом, Песчаный ума не мог приложить. Звука почти нет, а кажется, что стены трясутся.
— Какой еще Завет? Что за дьявольщина?
Джевидж оглядел собравшихся вокруг эрройя крайне подозрительным взглядом:
— Я не дам проводить над моим сыном никаких ритуалов! Ни за что!
— Но Великий Неспящий… — попыталась возразить Бирюза.
Отец Диана по-песьй оскалился и едва не зарычал:
— Так вот кто у нас главный заказчик! Так-так! Ты знала? — он ткнул пальцем жену в грудь. — Фэйм, ты знала? Да?! Заговорщица!
Прямо не человек, а волкодав со сломанным клыком.
— Росс…
Бедная женщина прихлопнула и плотно зажала ладонями дрожащие губы. Неясно только — оскорбилась она или пыталась не дать самой себе вымолвить словечко.
— Заговорщица! Все! С меня хватит. Мы уходим, и пусть Великий Л'лэ подавится своим Заветом. Моего мажонка он не получит.
С этими словами эльлорский лорд осторожно взял на руки спящего ребенка и понес его прочь.
— Куда? Так нельзя! — охнул каси, совершенно сбитый с толку наглостью Джевиджа.
— Еще как можно! — бросил через плечо тот.
Останавливать человека, возглавлявшего отряд эльлорских солдат, только что разогнавший кехтанцев и вызволивший жителей Арамана из осады, эрройя не рискнули. Они видели его в бою, они знали, что он пришел за сыном через весь Эльлор и весь Арр. Жена лорда семенила следом, безмерно счастливая, уже забывшая про гнев супруга.
Пришлось и Песчаному поторопиться, чтобы хотя бы у выхода из пещеры догнать упрямого эльлорца.
Ветер тем временем разогнал тучи, обнажил небесный свод, а звезды Арра… они же с кулак размером, ничуть не меньше. В детстве казалось — привстанешь в стременах, и можно ладонью коснуться их ледяного блеска.
Так что ветер, поработав на совесть, поторопился сбежать от греха подальше. Притихли травы, и в хрустальной тиши на свой ночной невидимый трон взошел Бессмертный Огнерожденный, прозванный ничтожными смертными Великим Л'лэ, во Славе своей и Силе.
Он был… нет, не просто велик и вечен, он был… везде. Вокруг людей сомкнулась абсолютная, кромешная, непроницаемая Тьма, такая, какая окружает слепцов, чьи зеницы выжгли кислотой или огнем. Только у этой тьмы имелись собственные очи цвета кипящей стали, глядящие с головокружительной высоты и пронзающие жаром смертную плоть до костного мозга.
Росс крепче прижал сына к груди и не придумал ничего умнее, чем брякнуть:
— Я не отдам тебе Диана.
— Не смеш-ш-ши меня, человечиш-ш-шка! — отозвался Неспящий. — Зач-ч-чем мне твой детены-ш-ш-ш?
В зеницах Тьмы плясало дикое пламя.
— Но ты же приказал украсть…
— Глупос-с-сти… Выдумываеш-ш-шь — додумываеш-ш-шь, ч-ч-что было и ч-ч-чего не было. Глупос-с-сти…
— А ритуал?
Голосок каси дребезжал из темноты, точно треснувший козий колокольчик, одинокий и жалкий.