Тонкие пальцы на спинке колыбели. Мягкие покачивающие движения материнской руки. Что может быть умиротвореннее?
— Кашка в горшочке буль-буль, кошка у печки мур-мур, спи, моя крошка, бай-бай, глазки свои закрывай…
Серая и полосатая кладбищенская кошка нашла теплый угол, пригрелась и расслабилась. Она даже котенка принесла, в надежде, что у нее теперь есть свой настоящий дом. Глупая полосатая кошка…
Знаете, что страшнее всего? А страшнее всего — знать и молчать. Делать вид, что ничего не происходит, улыбаться, говорить о домашних делах так, чтобы ему не хотелось сбежать и забиться в самый дальний угол кабинета. Смотреть, как он мучается, и усугублять страдания каждым своим словом и движением. Смотреть, как он травит себя ревностью, и продолжать подмешивать этот яд в каждое слово.
Нельзя воевать и не лить кровь, нельзя сражаться и не убивать — себя, его, хрупкое доверие и стальную убежденность в правоте. Эта невидимая война за любовь к Диану убивала их обоих сразу. Фэйм чувствовала, как ее размеренная, однообразная, но заполненная хлопотами жизнь становится слишком велика для нее, как постепенно она теряется в бесконечном молчаливом кружении вокруг да около и насколько плотно она сжимается вокруг горла Росса. Словно ошейник на шее бесхвостого Рино. Еще немного, и леди Джевидж безвозвратно канет на дно бездны, имя которой Одиночество, а лорд канцлер рванет удавку что есть силы, не только освободившись от давления, но заодно окончательно порвав все невидимые ниточки, связывающие их воедино. Легче не станет никому, но и возврата не будет.
И не сказать, и не нарушить обет, данный Великому Л'лэ. Хоть криком кричи от безнадежности. И не потому что страшно, а оттого, что знаешь — проболтаешься, и случится что-то… непоправимое, чудовищное. Обязательно, непременно случится, и не с ними, а с Дианом. Не стал бы Великий Неспящий брать с Фэйм слово и настойчиво напоминать о клятве. Только на силу Огнерожденного и уповала она. Подарив им с Россом возможность иметь ребенка, он не оставит малыша без внимания, а покровительство столь могучих сил чего-то да стоит.
Вот бы сказать ожесточенному на всех чаровников Россу, что их мальчик ни за что не станет обычным магом, ведь дремлющий в нем дар от самого Великого Л'лэ — он не может быть ординарным. Росс бы поверил, с радостью ухватился бы за тончайшую ниточку надежды и честно позволил себе принять ребенка. Но нельзя. Ни намека, ни подсказки, ни зацепки. Таково условие, такова плата за память и душу лорда Джевиджа.
Мудр и велик Древний Неспящий — он заставил платить всех, сполна и по всем счетам. Фэйм — за чудо, Росса — за старые привычки и незыблемые принципы. Так всегда бывает, когда на помощь смертным являются нездешние силы, многократно превышающие человеческие возможности. Стоит воззвать к чему-то большему и быть услышанным, расплата не замедлит ждать. Лучше перетерпеть, лучше смириться и принять неизбежное, ибо кто просил о невозможном, тому и отдать придется все. И знаете, что самое удивительное? Те, кому открывается сей вечный, жестокий и незыблемый закон бытия, никогда не согласились бы повернуть время вспять, никогда не отреклись бы от содеянного.
Вот и Фэймрил скорей живьем легла бы в могилу, чем отказалась от помощи Великого Л'лэ, потому что тогда у нее не было бы ни Росса, ни Диана, ни всех остальных — дальних, ставших близкими, почти родными. Нет, никогда и ни за что!
Она даже сама не подозревала, насколько похожа стала на своего возлюбленного супруга в этот миг. Та же ровная спина, гордо вскинутый подбородок и хищный прищур темно-золотистых глаз.
Пока мы живы, есть надежда все исправить, правда, любимый?
Что за лето выдалось, что за лето… Прости, ВсеТворец, но лучше бы круглый год зима была — нелюбимая, сырая и слякотная, чем такое лето. Но если на Эарфирен и его жителей навалилась только жара, то на лорда канцлера — все остальное. Шиэтра слала последовательно дипломатов, ноты протеста и наемных убийц; дамодарские фанатики едва не совершили самосуд над эльлорским послом; в аннексированном Джотсане началось народное восстание; зашевелились контрабандисты и грабители на кехтанской границе; в Совете Лордов намертво сцепились партия новаторов с проклерикальным лобби, в честь чего провалили очередной протекционистский закон, касаемый некоторых марок чугуна, и все это сыпалось на голову Росса, как гнилые яблоки из дырявого мешка. А еще слухи… вернее, слушки… про странные обстоятельства появления на свет Диана Джевиджа. Шепоток пошел внезапно. Якобы не на моря ездили немолодые супруги, а к знаменитому мэтру Келиару, чтобы посредством магического ритуала помог зачать наследника. Желательно здоровенького и мужеского полу — так оно и вышло. И, дескать, не зря роды принимал отрекшийся маг, а в охранниках у канцлера ходит экзорт. Как-то сразу забылись все обвинения в том, что Кири их с Фэйм внебрачная дочь, все внимание светских сплетников переключилось на малыша Диана. В салонах шептались, газеты намекали, император хмурил бровь, а Росс делал вид, что ничего не замечает. Самая лучшая тактика — отстраниться и ни словом, ни жестом не выдать истинных чувств. Что бы ни случилось — нас это не касается. Пусть сумеют по-настоящему прижать, тогда и будем объясняться, сказал себе Джевидж и решил дождаться, пока схлынет волна нездорового интереса. А она, волна эта, возьми и не схлынь. Наоборот, интерес к семейству Джевиджей только подогревался день ото дня. Лорд Урграйн доложил, кто это такой кипучий оказался. Даетжина Махавир, кто же еще? И тогда Росс не на шутку испугался. А вдруг доведалась каким-то непостижимым образом старая… выхухоль, что Диан — будущий маг? Хотя Кориней клялся ВсеТворцом и Великим Л'лэ, что такое даже великой магичке не под силу. И все же ушки у лорда канцлера стали на макушке торчком. Загнанный в угол, не в силах предпринять что-то радикальное, дабы заткнуть пасть зловредной мэтрессе, он ждал вызова к Его императорскому величеству. И дождался.
Конечно, можно предположить, что Раил Второй вызвал лорда канцлера, чтобы обсудить дела государственной важности, и скорее всего так оно и есть, но не до конца. Слишком хорошо Росс знал своего сюзерена. Для работы у них есть каждый пятый и десятый день в декаде, строго оговоренные заранее часы, утвержденный график совещаний с министрами и без оных, а приглашение, переданное с фельдъегерем, в неурочный час, означает только одно — разговор настолько важен и конфиденциален, что личному секретарю монарха срочно пришлось менять расписание.
По мраморной лестнице лорд Джевидж поднимался не столь величественно, как ему хотелось бы, но и не вызывая жалости. Придворные, гвардейцы и лакеи прекрасно знали, что хромота и унылый вид не имеют никакого значения и, ежели понадобится, он их всех к ногтю прижмет, невзирая на увечья.
«А ведь были времена, когда взлетал по этой лестнице, ног под собой не чуя от гордости и важности», — с грустью вспомнилось Россу. Молодой полковник, а затем генерал и маршал просто обожал шикануть до блеска начищенными сапогами, металлическим прибором парадного мундира — золотым шитьем, галунами, пуговицами, эполетами, аксельбантами. Чувствовать на себе завистливые взгляды мужчин и восторженные — женщин, ощущать свою значимость, почти избранность и одновременно понимать, сколь эфемерны почести, сколь преходяща слава. Сегодня он — увенчан венком победителя, а завтра… Нет, вовсе не низвергнут с пьедестала. Просто лежит, обнявшись с землей, хладным трупом. Орден не защитит от пули, былые победы не уберегут от рубящего удара палашом, а императорский прием в твою честь не спасет от пушечного снаряда. К счастью для себя, Росс Кайлин Джевидж прекрасно знал, насколько коротка дорожка от объекта восторженных рукоплесканий и дружеских объятий сильных мира сего до горки обгорелого мяса и пищи для червей.