Я встал, прошелся по комнате, больше похожей на сарай, чем на жилое помещение, подошел к окну. Красиво. Да. Даже какая-то мучительная вокруг красота. И вообще, как прекрасна жизнь, ничего не скажешь. Но до чего же некоторые противно и подло загаживают ее тупыми интересами, дешевыми обывательскими помыслами, растерянностью, безволием.
Я представил себе это поразительное несоответствие масштабов. С одной стороны — строительство гидроэлектростанции огромной мощности. Человеческой воле подчинится могучая бурная река. Представил себе великолепие инженерной мысли, красоту технического решения, — они преобразуют дикий край, площадь которого — полдесятка европейских государств. И с другой стороны… И где все это происходит? В прекрасном Ленинграде.
Конечно, Флегонтов не строил дачу на ворованные деньги. Он ее арендует, как может арендовать любой из нас. И от его пчел, и от его меда есть польза для всех. Но примирить в своей душе все эти несоответствия, эти несоразмеримые величины я не мог.
Тошно мне стало до невозможности. Я решил не ждать завтрашнего утра.
— Можно отсюда уехать поездом? — как можно деликатнее спросил я Флегонтова.
Он уже совершенно успокоился и, сидя на большущей скамье, стругал острым ножиком какие-то планки.
— Зачем же поездом, когда у меня машина?
— Видите ли, Павел Тимофеевич, я решил ехать сегодня. Все, что вы хотели сказать, — сказано. А сельской тишины я не любитель.
— Да перестаньте вы, как не стыдно, — начал было Флегонтов, прекращая стругать планку и поднимаясь со скамьи. — Я повожусь еще малость, нужно кое-что сделать на пасеке, потом возьмем удочки, сходим к озеру, знаете, какой тут вечерний клев. Ведь я хочу, чтобы вы отдохнули от своих мытарств.
Видно, он попросту не понимал, как он смешон с этим бунтом на коленях, с этими потугами на роль непонятного прогрессиста, наконец, с этими благотворительными претензиями.
— Нет, спасибо. Я решил твердо, — говорю я. — До станции здесь далеко?
— Шесть километров, — отвечает Елена Ивановна; она сразу поняла, что меня не отговорить.
— Пчел испугался, — произнес Стырц тоном первооткрывателя.
— Ничего я не испугался, — огрызаюсь я. — Когда поезд?
— В восемь вечера, — говорит Елена Ивановна.
— Вот и отлично. Часа за полтора, не спеша, доберусь до станции, — говорю я вполне миролюбиво.
— Зачем же пешком? Павел Тимофеевич до станции вас довезет, — говорит Елена Ивановна.
— Никуда не повезу! Нечего ему уезжать, — возражает Флегонтов с новым приступом ярости.
— Ладно, не беспокойтесь, дойду пешком, — говорю я, стараясь поскорее от них отделаться. — Давайте прощаться.
Старик Стырц хранит красноречивое молчание, и только хитроватая улыбка мерцает на его розовощеком лице.
— Чего кипятиться, не понимаю? Отвезу, ладно, — говорит тогда Флегонтов и идет за машиной, которую он загнал под навес.
Я встал, поклонился старику, но руки не подал. Он, счастливо улыбаясь, закивал в ответ. Жена Флегонтова попрощалась со мной холодно.
— Вы на Павла Тимофеевича не обижайтесь, — сдержанно сказала она, провожая меня к выходу. — Он, конечно, трудный человек, больной, нервный. Энергии много, а, посмотрите, весь дергается.
Чтобы он дергался, этого я не заметил. А нервный, что же, все мы нынче нервные.
— Да, конечно, — отвечаю я на ходу, надеясь, что не придется вдаваться в подробности. — Душно у вас здесь, очень душно, — неловко добавляю я, имея в виду духоту в помещении.
Но она, по-моему, поняла меня правильно.
Быстро и ловко, того и гляди помнет колпаки колес, в сердцах погнал Флегонтов машину по лесной дороге. Видно, он все еще не мог мне простить, что я не принял его исповеди и покаяния.
Но вот и станция.
Я вылез, сказал «до свиданья» и пошел брать билет.
Когда я оглянулся, поднявшись на платформу, Флегонтов сидел в машине и глядел мне вслед, огорченный и недоумевающий: почему все-таки я бегу из его чертова рая?