Однажды, как всегда говорится в очень простых историях, для ликвидации прорыва на строительстве металлургического комбината в Восточной Сибири по решению высоких инстанций была объявлена мобилизация кадров. В число мобилизованных из Воронежа попал и мой Михейкин. Срывать Лизу с учебы? Но ей какой-нибудь год остался дй окончания университета.
Придя домой, Михейкин сказал, чтобы не огорчать жену: мобилизация продлится пустяковый срок, максимум — три месяца. Как только ликвидируют прорыв, все вернутся по домам. Но, говоря так, он полностью отдавал себе отчет, что Лизу не обманешь: она не может не понимать, что три месяца могут растянуться и на три года. И тем не менее всем было ясно, что бросать биофак на последнем курсе — полнейший абсурд. Чтобы не огорчать друг друга и собрать все свое мужество, они, зная, что разлучаются надолго, делали вид, будто Михейкин просто уезжает в длительную командировку.
Через три дня я провожал его вместе с Лизой. На вокзале она старалась казаться веселой. Он тоже шутил и смеялся. Они оба делали вид, что ничего особенного в их жизни не происходит. Мне со стороны было видно, как, оберегая друг друга, они обманывают самих себя. Теперь-то я уверен, что так делать не следует. Горе — это горе. А разлука — это разлука. И нечего при этом ломать комедию да еще пританцовывать. Конечно, это мое личное мнение. Тогда на вокзале я так не думал. Скорее даже любовался их стойкостью.
Когда мы вышли на перрон, я сказал, что забыл купить папиросы, и оставил их одних. Может, напоследок им нужно что-нибудь сказать друг другу не для посторонних ушей. Вернулся я к вагону почти перед самым отправлением поезда.
На прощание Михейкин крепко обнял Лизу, и они расцеловались. Мне он сказал, пожимая руку и смеясь, чтобы мы с женой берегли Лизу и следили, чтобы она хорошо себя вела. Так что в общем и целом расстались мы весело. Лиза сунула ему пакет с домашними пирожками. Заплакала она позже — мы уже слезали с трамвая и подходили к нашему дому. Навязываться с утешениями я не стал. Я просто сказал: «Потерпи, потерпи, Лиза». И послал к ней жену. Она посидела с женой Михейкина часа полтора, уложила ее в постель, напоила чаем. Вот вам вкратце предыстория вопроса.
На строительстве металлургического комбината Михейкина назначили редактором многотиражки «За металл».
Три месяца прошли очень быстро. Как мне было известно по рассказам Лизы, да Михейкин и сам иногда писал, положение на строительстве было сложное, резала их нехватка рабочей силы, мешали перебои в снабжении, что-то не ладилось с транспортом, в общем, обычные дела, — они мучали людей и в тридцатые годы, и в послевоенные.
Временами Михейкин сдержанно жаловался мне, что очень тоскует, в особенности если выпадают свободные минуты; ему даже стыдно, тоскует, словно мальчишка. Неужели всем так тяжело, или он один такой слабый? А как было людям, которые воевали четыре года? Потом пришло письмо, где он сообщал, что положение на строительстве улучшилось и всех охватил настоящий подъем. Там не было, естественно, ни театров, ни приличного кино, ни парков, впрочем, зачем им парки, когда кругом тайга, ни ресторанов, ни кафе и было так мало женщин, что все женщины казались прекрасными. В барачном доме, где жил Михейкин, его пожирали клопы, — темно ли было в комнате или горел свет, в двенадцать часов с поразительной точностью они выходили на охоту из всех щелей. Дезинсекталь в районе достать было трудней, чем манну небесную. Тем не менее настали дни, когда он дважды писал мне, что «все хорошо, прекрасная маркиза».
Через полгода Михейкин как-то собрался с духом и заехал к секретарю райкома, чтобы напомнить: срок мобилизации давно кончился, может, пора им всем укладывать чемоданы? Кириллов, секретарь райкома, человек суховатый, по словам Михейкина, от обсуждения вопроса отмахнулся, как от вещи, совершенно не серьезной, и стал говорить о партийных делах на строительстве агломерационной фабрики и о том, что газета мало внимания уделяет каменным карьерам на Заячьей горе; строители оттуда брали щебенку. Из райкома Михейкин вышел с ясным сознанием, что об отъезде и думать надо забыть: не выдержишь испытания — клади на стол партийный билет.
В редакции многотиражки, кроме Михейкина, работало пять человек. Ребята были хорошие, но неопытные, молодые, лишь на одного Кайтанова можно было положиться — он выполнял обязанности и выпускающего, и литсотрудника, и секретаря редакции.
Газета выходила через день на листе оберточной бумаги; почему-то нормальной они никак не могли получить. В области их утешали: оберточную бумагу не раздерут на самокрутки, точно рабочий народ предпочитал грубый табак папиросам и сигаретам, которых полным-полно было в магазинах, а для плоской печатной машины хороша и она. Оформление газеты было бедное, иллюстраций мало, так как в местной цинкографии не хватало цинка, и печать была неровная: то чересчур бледная, то слишком жирная. Хорошо ее помню, эту газетку «За металл» — много раз видел своими глазами.