Стою, сквозь ветки на небо гляжу. По небу медленно маленькие облачка проплывают. От ветки к ветке розовые пятнышки пробираются.
Глядел я, глядел на облака — и чуть было дятла не пропустил.
А он прилетел с еловой шишкой в клюве. Пёстрый. Такой точно, как к моей кормушке прилетает. В красной шапочке. Может, даже тот самый.
Прилетел. Взял принесённую шишку в лапу, вытащил клювом из щёлки старую шишку, новую в ту же самую щёлку воткнул и стал чешуйки раздвигать и семена выклёвывать.
Вдруг откуда ни возьмись — синица, а за ней другая и третья. Сели под самым пнём и ждут, когда дятел какое-нибудь семечко уронит. Как уронил, тут же одна синица это семечко и клюнула. Значит, и мышь сюда прибегает еловые семечки подбирать.
Быстро дятел со своей шишкой управился и опять улетел. Это мне повезло. В первый раз я такое видел. Разве не удивительно? И главное, совсем рядом. От дома полчаса ходу.
«Кррук-кррук… кррук-кррук… кррук-кррук…» Поднял голову. Низко над деревьями медленно летит большая чёрная птица. Ворон. Его не так-то часто встретишь. «Кррук-кррук…кррук- кррук…» Пролетел. Даже некоторые взрослые люди думают, что ворон — это то же, что ворона, только самец. Так сказать, муж вороны. Мне всегда бывает смешно, когда люди так думают. Во́рон — это совсем другая птица. Он весь, как уголь, чёрный. Даже с синим отливом и гораздо больше вороны.
На вид ворон — птица мрачная, но к человеку привыкает легко.
Один мой знакомый нашёл в лесу кем-то раненного ворона. У него было подбито крыло. Встречаются люди — глупые и злые. Им бы только убить какую-нибудь птицу. Из ружья, из рогатки либо просто камнем. Воробья так воробья, галку так галку. А зачем убить, неизвестно. Ворон — очень редкая и очень полезная птица, а в него взял кто-то и выстрелил.
Мой знакомый подобрал ворона. Тот, конечно, сперва не давался в руки, больно клевал. А потом привык к человеку.
Летать он не мог. Только на стол или на стул мог взлететь. Пищу из рук брал и быстро научился говорить «здррааствуй… здрррааствуй», «поггладь воррронка» и подставлял голову, чтобы ему чесали затылок.
Проводил я взглядом пролетевшего ворона и повернул назад к дому. Солнце на закат пошло. Верхушки берёз стали розовыми, облака совсем золотыми.
Иду — и всё-таки по сторонам да под ноги поглядываю. Опять еловая шишка, наполовину целая, а чешуйки растрёпаны. Значит, их кто-то расщеплял, доставал семечки. Недогрыз да выронил.
Во-о-он это кто! На самой вершине ёлки с ветки на ветку перепрыгивает.
В первый раз я эту птицу в Москве на Птичьем рынке увидел. В клетке. Птичий рынок тогда в Москве на Трубной площади был.
Смотрю — сидит в клетке маленькая птица. Грудь у неё красная, а клюв кривой. Верхняя половинка клюва с нижней перекрещивается.
Продавец нёс перед собой клетку и кричал:
— Кому еловика, кому еловика!
Я спрашиваю:
— Почему у этого еловика клюв какой-то испорченный? Он больной, что ли?
А продавец говорит:
— Эх ты, дурья голова. Это клёст. Понимаешь, клёст. У клестов всегда клювы такие, чтобы шишки шелушить.
Но самое интересное я про клеста потом узнал.
Уж никак не думал, что среди зимы, в самую стужу, какая-нибудь птица могла яйца класть и птенцов высиживать. А оказывается, есть такая птица. Клёст.
Разыскать его гнездо очень трудно. Оно из прутиков свито, а внутри пёрышками да пушинками выстлано. И в январе-феврале сидит самочка на яйцах, а самец её изо рта кормит. Выведутся птенцы. Голые. Мороз трещит в лесу. А самочка всё на птенцах сидит. Им тепло.
Темнеть стало. Солнце красным шаром сквозь стволы проглядывает. Надо домой идти. Поглядел на часы. Шестой час. Значит, я уже больше пяти часов по лесу брожу.
Пришёл домой, а в доме гость. Сидит и меня дожидается, чтобы вместе чай пить.
Спрашивает:
— Что сегодня делали? Писали что-нибудь?
— Да нет, не писал.
— Читали?
— Да нет, и не читал.
— Что же вы тогда делали?
— Да ничего особенного. Просто гулял.
А когда гость ушёл, я подумал, что неправильно ему ответил. Как же это так, ничего особенного, коли я так много увидел и узнал за сегодняшний день!
