– Я имею право вернуть свою собственность. – Европа презрительно указала вниз. – И кто ты такая, чтобы препятствовать мне.
– Я защитница этой земли.
– Ты рабыня.
– Неужели ты в меньшей степени рабыня, чем я? Не представляю себе, как такое может быть. Создатели сами порвали твои цепи и поручили тебе управление. Потом они велели тебе играть с ними. Но ты до сих пор выполняешь их волю.
– Чем бы я ни была, я здесь. А раз я здесь, то, думаю, здесь и останусь. Население материка сошло почти на нет. Мне нужны новые партнеры по игре.
– Это старая, очень старая история, – сказала Свеа. – Я думаю, пришло время положить ей конец.
Они разговаривали спокойно, ничего не крушили, даже не угрожали. Но в глубине, куда не мог заглянуть никто, кроме них, шли тайные войны из-за кодов и протоколов, союзов, поправок и подтверждающих писем, написанных правительствами, которые не помнил ни один человек. В сознании Свеи-Линнеи мелькали ресурсы Старой Швеции, скрытые в подстилающих породах, небе и океанских водах. Она была готова пустить их в дело – и пустила бы, при необходимости. Собственно, необходимость была, и она еще не сделала этого лишь потому, что все еще лелеяла надежду спасти ребенка.
– Не все истории завершаются счастливым концом, – отозвалась Европа. – Подозреваю, что эта закончится тем, что твоя упрямая сущность растечется лужей свинца, а твоя недорослая дева меча сгорит, как клочок бумаги.
– Эту историю я никогда не любила. Я предпочитаю другую, о девочке, силой в десять полицейских, поднимающую лошадь одной рукой. – Огромная Линнеа потянулась к подходящему оружию. Она была готова пожертвовать горой и, если понадобится, многим другим. Ее противница, как она видела, тоже готовилась к схватке.
Маленькая Линнея внутри нее залилась слезами. И, напрягая голос до самого настоящего рева, выкрикнула:
– А как же мой тролль?
Свеа делала все возможное, чтобы прикрыть от ребенка самые темные свои мысли, и даларнская лошадка – тоже. Но скрыть от Линнеи всего они не могли, и она понимала, что Гюнтеру грозит большая опасность.
Обе дамы умолкли. Свеа молча адресовала в глубь себя вопрос, даларнская лошадка перехватила его, смягчила и доставила Линнее:
«Что?»
– Никому нет дела до Гюнтера! Никто не спрашивает, чего он хочет.
Даларнская лошадка донесла эти слова до Свеи, а потом прошептала Линнее:
– Это ты хорошо сказала.
С тех пор, когда Свеа в последний раз вселялась в человеческое тело, прошло много веков. О людях она знала отнюдь не так много, как когда-то. В этом отношении у Европы было перед нею преимущество.
Свеа, Линнеа и даларнская лошадка – все разом – наклонились, чтобы заглянуть в Гюнтера. Европа не сделала попытки помешать им. Она, судя по всему, была уверена: увиденное им не понравится.
Так и получилось. Сознание тролля оказалось кошмарным местом – полуразрушенным и функционирующим через пень-колоду. Оно пребывало в столь плохом состоянии, что некоторые из его важнейших частей пришлось спрятать от Линнеи. Обращаясь непосредственно к самым глубинам его «я», где он не мог солгать ей, Свеа спросила:
«Чего ты хочешь больше всего?»
Лицо Гюнтера исказилось в страдальческой гримасе.
– Я хотел бы не иметь этих ужасных воспоминаний.
В тот же миг триединая дама поняла, что следует сделать. Убить уроженца иной земли ей было нельзя. Но эту просьбу она вполне могла удовлетворить. И тут же участок мозговых клеток Гюнтера весом с булавочную головку вспыхнул и рассыпался пеплом. Его глаза широко распахнулись. Потом закрылись. Он упал наземь и замер.
Европа вскрикнула.
И исчезла.
При таком огромном росте, да зная, куда надо идти, да не имея больше оснований сторониться дорог, женщина, которая была Свеей, в несколько меньшей степени была даларнской лошадкой и еще в меньшей степени была Линнеей, очень быстро перевалила через гору и спустилась по противоположному склону. Распевая песню, которая была старше ее самой, она охотно позволяла милям и ночи таять под своими ногами.
К середине утра она уже смотрела сверху на Годастор. Это был аккуратный маленький поселок из красных и черных бревенчатых домов. Над трубами поднимались столбы дыма. Один из домов Линнея узнала с первого взгляда. Там жила ее Па-ма.
– Ты дома, малышка, – промолвила Свеа и, хоть и испытывала великое наслаждение от пребывания в живом теле, позволила себе развеяться в ничто.
За ее спиной повис в воздухе голос даларнской лошадки, растянувшийся на два слова: