Стать обожаемой — это не весело, поверьте мне. Я уже не нуждаюсь в обожании, я уже утопаю в нем. У меня есть специальные прокладки для внутриутробного употребления! Тем не менее, спасибо. Хотя в качестве прокладки между нами не годится даже листок бумаги, на котором можно было бы что-нибудь нацарапать. Хотя бы пару слов. Это же такая мелочь! Эта бумага слишком тонкая. Металл беззащитно трется о тело. И все же металл входит в тело легче, чем бумага. Она существует для того, чтобы заворачивать в нее плоть! Люди — вот моя оберточная бумага. Но заворачиваю их всегда я. Они больше послушны моему лицу, моей одежде и моей игре, чем самим себе. Поэтому я и поныне не могу отказаться от игры. Даже под землей! Там ведь лежит еще больше людей, чем тут, наверху, стояло передо мной на коленях.
Знаменитая спортсменка намазывала веки глицерином, чтобы уронить слезу во время исполнения гимна. Мне это удается запросто, без химических раздражителей. Всё-всё, что есть во мне, даже то, что к вам не имеет никакого отношения, может тотчас же перенести вас в рай. С этой задачей справляется мое перекошенное лицо, то самое, которое вы всегда баловали аплодисментами. Вы всё видите на моем лице, а у него двойное дно. Там я прячу всех вас (на случай, если вы мне вдруг понадобитесь). Я давно переросла себя, и все же меня всегда переводили в следующий класс, который на самом-то деле всякий раз оказывался не следующим, а все тем же самым классом. Всегда свеженькая, как огурчик. Эй, официант! Эй, носильщик! Эй, фрау Польди!
Я уже здесь! Поднимаюсь, светясь своим вечно свежим, ухоженным лицом, иду вам навстречу. Лишь благодаря мне толпа на площадке для игры во власть испытывает подъем! Значение отдельного индивидуума должно быть, конечно же, немедленно сведено на нет. Чтобы по меньшей мере звезда что-нибудь для вас значила! Таких, как я, сегодня больше нет! Теперь я отдыхаю. Я всегда отдыхала, неустанно спрашивая себя: как изобразить то-то и то-то? Как я это сделаю? Как изображу? Каких персонажей я могла бы сыграть? Этих или вот этих? Какие персонажи могут унести меня отсюда? А, какая разница! Все равно они меня не догонят. О, я знаю все эти поэтические образы. Они медлительны. Отжили свое. Я предпочла бы быть всеми вами, причем в одном лице! К чему нам поэзия? Это та же бумажная пеленка с пластиковой прокладкой, которая ничего не пропускает. Мы же непременно хотим влезть, все равно куда, все равно зачем.
Литераторам надо сначала понаблюдать за поведением людей. И только после этого пускай себе о них пишут. Вот возьму и начну сейчас же писать о себе! Мы и без того всегда впереди, с нашей тонко скрываемой игрой. Нас множество! Нам несть числа — таким, как вы! С некоторых пор мы даже не в состоянии сдерживать людской поток! Человеческую грязь мы тоже больше не можем сдерживать. О, мы готовы начать играть, еще не зная, что мы, собственно, собираемся сыграть! Но вернемся к поэзии: иногда она оказывается достаточно практичной. Как-никак, она позволяет мне утверждать, что я была вовсе не настоящей. Да, что я всякий раз была кем-то совершенно другим. Шла от образа к изображению. Или наоборот? И при этом вроде бы всегда оставалась самою собой, хотя в действительности никогда самой собою не была. Спасибо вам, поэты и драматурги! Вы подарили мне возможность более чем девяностолетнего пребывания в рабочем строю, в котором мне, правда, пришлось ужасно напрягаться! Что сделано, то сделано!
О, сколько я трудилась! Но результат стоил того! Я с легкостью создала бы еще столько же образов. Это дисциплина! Теперь, после такой работы над собой, стоит мне только что-нибудь увидеть — и я сразу же знаю, как это делалось. Потому что я всегда могу всё сделать сама. К тому же сцену я уже покинула. Не беспокойтесь, я, конечно же, останусь здесь навсегда. С вами. В моем роскошном костюме, в моем милом гробу я остаюсь с удовольствием. Несите же меня, черт побери! И не надо бесконечно таскать меня по кругу! Трех-четырех раз вполне достаточно. Больше в этом доме ничего нет. Спасибо.