«Знаю».
Люди — глупые эмоциональные создания в вечном поиске своих панацей.
Это не обсессивный синдром.
Часть 2
Ничего страшного
Стайлз — филантроп.
Таким был, таким и останется всегда, сколько бы это «всегда» не предоставило дней, минут, секунд — Стайлз слишком филантроп, его хватит на каждую из.
Этому его научили в школе, но забыли упомянуть о том, что делать, когда от взгляда на одного парня начисто срывает крышу. Когда в это же время у тебя есть девушка. И куча друзей, которые даже не догадываются о том, что ты в полном дерьме. О том, что раз в несколько дней твою задницу таранит крепкий член, а ты сам разрываешь себе связки в попытках выорать эту одержимость, когда единственный желанный всеми фибрами человек говорит прямо в глаза: «Мне это не нужно», и «Пора завязывать», и «У меня есть Джейн».
Учителя не знают о жизни ничего.
Они учат формулам, которые нельзя применить, когда судьба отвешивает очередную затрещину и заходится гомерическим хохотом, хватаясь за живот. Они зачитывают физические законы, которые сводятся к нулю, когда рядом появляется Он, а значит — исчезает всё остальное. Они рассказывают маленьким будущим потребителям о любви, недоумевая — что же это такое? Они обращаются к французским классикам, к близким людям, к наркотикам, может быть.
Французы говорят: от любви до ненависти один шаг.
Стайлз говорит:
— Ты ёбнулся, Скотт, любовь — это когда ты десять лет ежедневно плачешь над своим провальным планом по завоеванию Лидии Мартин, понимаешь? Любовь — это же преданность, это как собака и её хозяин. Счастье в Чаппи, чувак.
И говорит:
— Любовь без преданности — это не любовь. Честно говоря, я вообще не знаю, что теперь означает это слово, но я не я, если то что у меня к Лидии… или к плану по её завоеванию — не было любовью. Это точно любовь, дружище. Абсолютно. Я люблю то, что любил её. Классно, правда? Правда же?
Да. Я знаю. Наверное. Режь салат.
Так обычно отвечает Скотт и тяжело вздыхает, когда Стайлз опять начинает задвигать о том, что родись он во времена Шекспира, то не слезал бы с табуретки, и зачитывал бы оды медовым волосам и зелёным глазам. Или всё пытался бы попасть башкой в петлю всё на той же табуретке, пока не умер бы от старости.
И как жаль, что он не умеет слагать рифмы.
И бедные те люди, кто ни разу не изведал любви.
И что первое своё стихотворение Стайлз мог бы посвятить марвеловскому Магнето или своему джипу. И что он мог бы исповедовать в церкви, потому что, ну, а почему бы и нет? И что мог бы вообще что угодно.
— Человечеству и без этого нелегко, — отвечает Скотт.
— Успокойся уже и дорезай салат, — говорит он.
— Ты не понимаешь, — объясняет Стайлз, но всё-таки снимает кожицу с помидора. — Преданность — это важно, Скотт. Честное слово. Вот что такое — преданность? Это ж не от слова предательство, чувак? А они похожи, правда же?
Похожи, отвечает МакКолл и чешет нос запястьем, не отрывая внимательного взгляда от кучки нарезанного огурца на доске.
— Вот если ты любишь шоколадную мороженку, а пошёл в маркет и просто стрём как захотелось клубничную. Ты купишь?
Наверное, отвечает МакКолл. Он думает о том, что нужно бы позвонить Кире, а ещё о том, что нужно дорезать салат. Он не думает о раненных чувствах шоколадного мороженого, потому что чувства замороженных аммиаком желтков и сливок уже давно не учитывается в современном обществе. Не потому что это двадцать первый век, а потому, что это не слишком нормально, наверное.
— Но это же не предательство, потому что, ну, ты же по-прежнему любишь шоколадное мороженое, просто сейчас, в этот самый момент, тебя закоротило, ты вспомнил детство, как вы со стариной Стайлзом обжирались клубникой и вот тебе захотелось три клубничных шарика. Да?
— Да.
— Нет.
— Но ты же сказал?
— Как раз об этом я и говорил! Ты не предан шоколадному мороженому, если идёшь и покупаешь клубничное — это элементарно.
— Теперь я ненавижу мороженое. Режь уже долбаный салат.
— А знаешь, почему так? — Нож Стайлза перерезает томат напополам и на доску вытекает красновато-прозрачный сок. Стайлз дожидается, пока Скотт пробубнит «почему», и тогда начинает делить каждую половину на неровные дольки. — Потому что еде преданы только веганы. А мы не веганы. Потому что преданность не должна перерастать в шизофрению. Чувак, ладно, ты вообще не понимаешь — и я не понимаю. Это философия, лучше в это вообще не лезть. Просто люби мороженое, а я буду любить план по завоеванию Лидии Мартин.