Выбрать главу

И отутюжен, и пострижен,

призёр по шашкам и по лыжам,

ни разу чашки не разбил.

Не курит травку и табак.

Такой прилежник и старатель!

(Отец — тюремный надзиратель,

мать — дрессировщица собак.)

(разные люди)

Со мной поговорил однажды наш

сантехник, что пришёл чинить смеситель.

Я думал, он — пройдоха и алкаш,

а он — пророк, психолог и мыслитель.

Заправив до краёв Приоры бак,

бомбила задал несколько вопросов...

Я думал, он — болельщик и рыбак,

а он — поэт, политик и философ.

А на трибуну вылез депутат

и начал ныть — Америка, Европа...

Я думал, он — «распил-занос-откат»,

а он — унылый жалкий недотёпа.

(наша Таня)

Наша Таня громко плачет,

уронила в речку мячик.

«Таня, ты — тупая кляча, —

ей сказал сожитель Хачик. —

Кто же так играет в поло?

Это спорт для гибких телом.

Ну-ка вытри сопли с пола

и иди, займись-ка делом!

Встань к станку или прилавку,

жарь каштаны или штопай —

зарабатывай на травку

интеллектом, а не жопой».

(Штирлиц)

Война. Афганские дружины

бьют мексиканских янычар.

Тут и нордические джинны,

и персы с силой вуду чар.

Когорты римских самураев

теснят китайских казаков...

Вот Штирлиц, сукин сын, Исаев!

Поссорил всех — и был таков.

(девушке с либеральными взглядами)

Не думай, Кристина, о бедном поэте,

и о педагоге, и о терапевте.

Зачем тебе жалкие нищие эти?

Мужчина — лишь тот, кто жирует на нефти.

Теперь, когда жарко и можно раздеться,

и бюст твой природой не обезображен —

оставь идеалы счастливого детства

и сердце разбей повелителю скважин.

Он сытый, довольный, удачливый, первый,

но плохо — как все — разбирается в бабах.

А ты его яйца подвесишь за нервы

и так отомстишь за всех сирых и слабых.

(монолог мачо)

Я — мужчина с животом

и разболтанным болтом,

чисто выбрит и одет

и обедаю в обед.

На работе я хорош —

но никто меня ни в грош,

потому что карьеристы,

гады, на руку нечисты...

По субботам пью бальзам,

склонен к склокам и слезам,

обожаю оперетту…

Сигарету? Что вы, нету —

счас пойду спрошу у мамы,

вместе с мамой два ума мы...

Зато я

ссу стоя.

(от сумы до тюрьмы)

Любил поэзию министр —

от од и до изящных стансов,

он пел красоты астр и истр,

но не учёл расклад финансов.

И вот в застенке стихотворец —

он жертвой пал силовиков,

не дружат с ним ни Юнна Мориц.

Ни-ни — Никита Михалков.

Но пожалел его Иртеньев,

порвал Орлуша фельетон,

и сонм иных, поменьше геньев

сменили стон на мягкий тон —

Ах, не срифмует, мол, он боле

Роснефть с Башнефтью в бодрый ямб...

Но шансы есть расцвесть в неволе —

к нему негаданно, как Трамп,

Проникнет муза в мрак кутузки —

вся в белом, с песнями, с вином,

и станет он великим русским

поэтом, а не клоуном.

 

(время пришло)

Пора бы Америке дать окорот —

Кидающей камни в чужой огород,

Кладущей набухшее вето

На подвиги воинов света.

Пусть сдаст мировые ключи и печать.

Пора с гегемонией этой кончать!

И не под пендосской нагрузкой

мир должен страдать, а под русской!

(стиль)

Пичалька, брат. Не до утех.

Не то что у блядей — у тех,

что гнусно пляшут на костях

при всех богах, при всех властях.

Сегодня чёрен мой айпад —

в нём готик-рок, печаль, распад,

и чудотворный лик вождя,

что смотрит, словно бы стыдя

За грех, за войны на планете...

Мерцают свечи, в кабинете —

коньяк, сигара, сыр дорблю…

скорблю

(письмо в редакцию)

Наши деды дошли до Берлина,

взяли логово с криком «ура!»

Потому что была дисциплина.

Дисциплина, блять, и муштра.

В шесть утра коллектив на зарядке,

в десять вечера — общий отбой.

И бежали враги без оглядки,

изумлённые этой судьбой.

Но зато шли сигналы с орбиты,

и сорбиты химичил Минздрав.

И по тем временам не скорби ты —

Все работали, планки задрав.

Да, мы ссали, и да — перегибы

отмечались в отдельных местах,

но Божене прислали с ноги бы

и сгноили бы тётку в «Крестах».

А сейчас нам такое слабо, да?

Пусть глумится и бесится тролль?

Человеку нужна не свобода,

А контроль и ещё раз контроль.

(к ежегодному приёму «Эха Москвы»)

Всю ночь мне снились конченные мрази:

они несли проплаченную чушь,

и ненависть шипела в каждой фразе,

и смысл их был невыносимо чуж.

Поверить им — так Ленин был шпионом,

а Сталин ел за ужином детей,

и все мерзавцы в списке санкционном,

и врёт большой концерн Алмаз-Антей.

И Бильдербергский клуб не строит козни,

и не проплачен хунтой Диссернет,

и типа что не рептилоид Познер,

и даже, боже мой, что Бога нет.

Кошмар! Кошмар!

А знают ли в Минздраве,

как нас враги во сне достать смогли?

А если завтра нас достанут в яви?

А там и вовсе выживут с земли?

Нет, скрепы наши неприкосновенны —

мы с ними, если надо, ляжем в гроб.

Пойду найду, где спрятаны антенны,

с которых шлёт сигналы русофоб.

(об акционизме)

Когда Иисус придёт в Россию

пенять народу за грехи,

за жлобство и педерастию,

за то, что к истине глухи —

Его я встречу на вокзале

и как заеду кулаком!!!

А чтоб менты не повязали —

переоденусь казаком.

(миллионы доносов)

Когда-то я был пионером

и верил в дело Ильича,

учился правильным манерам,

на всех товарищей стуча.

Я и теперь найду иуду

и засажу его в тюрьму.

Стучал, стучу и дальше буду —

у нас всегда тут есть кому.

(на выставке фотографий)

Пошёл в музей в субботу с пацанами,

хотел себе поднять культур-мультур.

В большом долгу искусство перед нами,

бойцами государевых структур.

А там, в музее, признаки инцеста,

там девочки на фотках голышом.

Я возбудился так, что мало места,

что прямо всех скосил бы калашом!

(готика)

Я вызвал духа тёмных сил

и напрямик его спросил —

куда идти, как нам спастись,

как отличить от ямы высь?

«Есть два пути — сказал суккуб. —

Вперёд, в Эдем — через гей-клуб,

назад, в геенну — через храм.

А третий путь забудь к херам».

(прогресс)

К нам в цех ай-ти, хай-тек и нано

прислали как-то ветерана.

И вот стоит он, травит байки

про: как закручивали гайки,

как выходили на субботник

кузнец, каменотёс и плотник,

как мир, труд, май, салют Артеку…

И понял я — не быть хай-теку.

(собачья смерть)

Вот тут похоронена Моська, болонка.

Кусалась не больно, но гавкала звонко,

и ходит легенда, что это она

заливистым лаем пугала слона

За то, что он топал по русской земле,

устои её превращая в желе,

за то, что не надо нам их балагана —

желудку в нём сытно, а сердцу погано!

И так была Моськина правда могуча,

что слон обосрался. И тёплая куча

накрыла собачкины стати худы...

Спи, Моська, собачки тобою горды!