– Серьёзно?
– Да, это правило до сих пор не отменили.
– Я этого не знал.
– Но в любом случае незнание закона не освобождает от ответственности.
– Но это же флаг!
– Знаю. В конце концов, знамя, которое прячут в кармане, это не знамя, а носовой платок, – произнёс Гриша.
– Да ты философ, – улыбнулся я.
– Эмиль де Жирарден был философ. А я просто хорошо учился, – ответил он.
Я подумал, что тоже хочу хорошо учиться в университете и стать таким же, как Гриша.
– Угости сигаретой, – попросил я.
– «Дяденька, папироски не найдётся?» – рассмеялся он, вынимая пачку из кармана.
Мы с ним закурили.
– Твоя мама ждёт, когда ты придёшь домой, – сказал Гриша. – И этот разговор будет не из приятных.
Я глубоко затянулся и не спеша выпустил изо рта дым.
– Я ухожу из дома, – отчётливо произнёс я.
– Можно поинтересоваться, куда? – спокойно поинтересовался дядя.
– К девушке.
– Неплохо, – одобрительно улыбнулся Гриша. – Она живёт одна?
– Да.
– А что будешь делать, когда вы расстанетесь?
– Мы не…
– Понятно, – примирительно кивнул дядя. – Мама, как я понял, пока не в курсе.
– Пока нет.
– Не думаю, что её это обрадует.
– А я, наоборот, думаю, все будут только счастливы, если я, наконец, отсюда свалю, – с жаром ответил я.
– Ты несправедлив, – покачал головой дядя. – Твоя мама, конечно, не ангел, но она тебя любит. И любовь матери, в отличие от любви девушки, постоянна.
– Ты не понимаешь. Я ухожу не к девушке. Я ухожу отсюда.
Гриша снова достал пачку сигарет. Мы снова закурили.
– Не стоит рубить сплеча, – затягиваясь, сказал дядя.
– В некоторые моменты как раз стоит рубить именно сплеча, чтобы сразу отсечь всю скверну.
– Ты хорошо подумал?
– Я думаю об этом уже восемь лет. И последние два года – особенно.
Не знаю, что именно тронуло Гришу: сами слова, интонация, с которой они были произнесены, или мой внешний вид, – но я вдруг почувствовал, что спор окончен.
– Хреново тебе здесь, да? – густым ровным тоном спросил дядя.
«Неужели он понимает? – подумал я. – Неужели он действительно понимает, насколько плохо мне здесь? И неужели я ошибался, и он готов помочь мне, не отвернуться, не сделать вид, что это его не касается? Неужели он действительно… неужели?..»
Эмоции подкатили к горлу, и я смог лишь выдавить из себя смятое «да».
– А теперь давай начистоту, – медленно, как в тот день, когда умерла бабушка, произнёс Гриша. – Это Игорь тебя так оприходовал?
На секунду я представил себе, что будет, если я сейчас отвечу утвердительно. Все мои многолетние юношеские мечты о том, как дядя Гриша встаёт на мою защиту, как он врывается на Светлогорский проезд и разбивает Игорю морду, а потом мы с ним вместе уходим…
Гриша затянулся. Мне на мгновение показалось, что кругом потемнело, воздух стал вязким, как кисель, словно дядя с табачным дымом втянул в себя большую его часть. Огонёк сигареты отразился в его зрачках, словно ядерный взрыв. Я никогда раньше не видел такой свирепой безудержной ярости. Один только вдох человека вместил в себя вековой запас ненависти целого народа. Ни Наташа, ни Игорь, ни те уроды, что избили меня, не были способны на ту жестокость, которой в тот момент сияли глаза моего дяди: в них отражался мир, куда входящие оставят упованья.
– Нет, – я покачал головой. – Это правда сделали какие-то отморозки на улице. Но я больше не могу здесь оставаться по другим причинам.
– Понятно, – с табачным дымом, который выдохнул Гриша, в воздух вернулась весенняя свежесть. – Ну что, пойдём заберём твои вещи.
Он беззаботно подмигнул мне, словно эти глаза несколько секунд назад и не горели пламенем, что с Вечностью пребудет наравне.
– Давай! – тотчас же согласился я.
– У тебя сумки есть, чтобы всё утащить?
– Есть, но я не уверен, что всё поместится, – ответил я.
И снова мой план разбивался о беспристрастную действительность. Я тысячу раз представлял себе, как вернусь на Светлогорский проезд за вещами, что скажу Наташе или Игорю, если встречу их, как гостеприимно предложу всем гореть в огне, покидая этот ненавистный кров. Однако, упоённый размышлениями о том, как я буду сжигать мосты, связующие с омерзительным прошлым, я совершенно забыл о такой малости, как сумки, в которых нужно будет унести свои вещи. Мне повезло: у Гриши в багажнике завалялось несколько икеевских пластиковых сумок.
Мы вошли в подъезд и прошли к лифтам. Лифт уже спускался вниз откуда-то сверху. С каждым мгновением я думал: а что, если сейчас приедет лифт, и из него выйдет Игорь, или – ещё хуже – женщина, которая меня родила?