Главным контраргументом на пути к адмиралтейству, ясное дело, была известная всякому армейская дедовщина. Поскольку я обладал страстью к информации из первых рук, я спросил как-то Игоря, который два года отслужил в стройбате:
– А вас в армии дедовщинили?
Сам вопрос этот показался ему оскорбительным. Он с раздражением посмотрел на меня и покровительственно произнёс:
– Дедовщинили всех, Вася. Всегда. И меня дедовщинили, и я потом дедовщинил.
Этот ответ стал первым препятствием между мной и Андреевским флагом.
С Егором, младшим братом, я общался не очень много. Во-первых, из-за разницы в возрасте (она составляла девять с половиной лет), а во-вторых, Игорь очень боялся, что я как-нибудь ему наврежу. Не знаю, с чего он взял, что я стану ему вредить, видимо, он боялся, что я по неосторожности или незнанию сделаю какую-нибудь оплошность.
Мама очень хотела, чтобы мы с мальчиком подружились: пока Игоря не было дома, я играл с ребёнком, а когда Егор был совсем маленький, мы с мамой часто ходили гулять с коляской.
Первый раз, когда он действительно был очень близок к тому, чтобы я ему навредил, случился в 2001 году. На Новый год мама подарила мне замок Lego. Это было безумно круто – я целый день просидел, собирая его. Потом к замку добавилась ладья викингов, гондола ведьмы, участок шерифа и другие локации датского конструктора. В моей комнате был отведён отдельный угол под художественную инсталляцию, объединявшую несколько миров, – я потратил не один день, перестраивая всё в одном стиле и расставляя фигурки, пока они наконец не застыли в единой эпической сцене сражения Добра и Зла.
Как-то я пришёл домой из школы и обнаружил, что мой рагнарёк был сметён детским интересом. Егору было немного больше полугода, и он активно ползал по дому. Дождавшись, пока никто не видит, он вылез из своей кровати, заполз ко мне в комнату и устроил с моей инсталляцией примерно то же самое, что Везувий подарил Помпее.
Зайдя в комнату, я сразу оценил масштаб катастрофы, однако далеко не сразу осознал её: всё, что создавалось такими усилиями, несколько дней кропотливой работы, грандиозное строительство целого города из Lego – всё было сметено за несколько минут ребёнком, который даже не понимал, какую красоту разрушает.
Я не мог злиться на Егора, потому что понимал, что ему несколько месяцев, и он совершенно не соображает, что делает. Но мне было чертовски обидно.
«Ну как же так? Почему? Зачем это?» – спрашивал я себя, сидя у руин сказочного города, как Афродита, наблюдавшая падение Трои.
Слезами, которые текли из меня вместе с соплями, можно было превратить чудесный град в игрушечную Атлантиду, однако этого не допустил Игорь.
– Ты чего разревелся? – спросил он, застав меня за сим постыдным занятием.
Я постарался успокоиться, сделал глубокий вдох, затем посмотрел на разрушенные труды и снова заплакал.
– Хватит ныть, – предложил мне отчим. – Ты же пацан. Чего плачешь, как девочка?
Мне стало стыдно, и я пожал плечами.
– И вообще, – продолжал Игорь, – ребёнок ползает по квартире, а у тебя тут мелкие кубики. Ещё хорошо, что он не проглотил один из них, а то представляешь, что могло произойти?
Я представил, как Егор глотает большой кубик, тот застревает у него в желудке, моему брату становится плохо, мама с Игорем вызывают скорую, и младенца везут в больницу, где делают ему операцию: разрезают живот у этого крохотного человечка, чтобы достать кубик из моего замка.
– Это очень опасная штука, – продолжал Игорь.
– Я понимаю, – пробурчал я.
– Постарайся сделать так, чтобы больше такого не было, – сказал отчим.
Он вышел из моей комнаты. Я посмотрел на замок – мне по-прежнему было обидно, но я понимал, что только чудом сегодня ребёнок избежал ужасной участи. Плакать больше не хотелось. Вместо этого я аккуратно собрал все кубики в коробку и больше никогда в жизни не доставал их.
Обычно в пятницу вечером Игорь или мама отвозили меня к бабушке, и я проводил выходные с ней и друзьями детства.
Сначала я ездил домой каждую неделю, потом – раз в две недели, а потом и раз в месяц.
Мама не слишком поощряла моё общение с бабушкой. На это у неё был целый ряд причин. Во-первых, я никогда не скрывал, что люблю бабушку больше всех на свете. И это было обоснованно: папа умер, дядя Гриша вечно мотался по командировкам, а мама бросила меня на четыре года. Во-вторых, бабушка была образованным человеком, получившим прекрасное воспитание. Воспитание у мамы было крайне посредственное, а что до образования – она проучилась два года в Первом меде, после чего бросила учёбу, а заодно и меня (вернувшись, она, правда, восстановилась в меде, закончила его и даже стала потом кардиохирургом). И третье: бабушка самоотверженно любила меня и стремилась воспитать меня благородным, воспитанным человеком. Она стремилась привить мне понятия чести и достоинства, одно упоминание о которых ввергало маму в иронически-злобное состояние, из которого она пыталась выйти, рассказывая мне, насколько неудачно сложилась моя жизнь из-за того, что я столько лет прожил с бабушкой.