От мамы я узнал, что бабушка слишком сильно избаловала меня и не смогла нормально меня воспитать. Также мне стало ясно, что чувство собственного достоинства есть надменность, на которую я не имею права.
– Ты так разговариваешь с людьми, как будто чего-то добился, – говорила она. – Ну а чего ты добился? Какое ты имеешь право говорить со мной или Игорем в подобном тоне? Бабушка совершенно тебя распустила.
Под «подобным тоном» подразумевалось абсолютная уверенность в себе. Если я с кем-то разговаривал, я никогда не заискивал, не лебезил и не пытался сделать кому-то приятно. Я говорил вежливо, но только то, что действительно думал. Я общался со всеми, как с равными, вне зависимости от ранга и возраста.
Это приводило Игоря и маму в лёгкое исступление. В их понимании, человек, который стоял ниже по социальной лестнице, обязан был проявлять лояльность перед теми, от кого он зависит.
Даже несмотря на весь их авторитет, я уже тогда не смог в полной мере принять это, и поплатился за это.
Раз в месяц или около того я виделся с дядей Гришей. Весной и осенью мы с ним ездили на охоту, а зимой катались на сноуборде, но чаще всего я просто ехал к нему домой, где мог проводить время, предоставив себя самому себе, или сидел вместе с друзьями дяди, слушая их увлекательные истории. Я тогда не мог понять, что меня так притягивает в дяде и его окружении, но теперь я знаю: и Гриша, и его товарищи жили настоящей жизнью. Они не пытались просуществовать с понедельника до пятницы, чтобы ударно оторваться в выходные. Они могли себе позволить поехать на выходные в Париж, Амстердам или Лондон, и это не было для них чем-то из ряда вон выходящим. Они не просто работали, а занимались любимым делом и потому работали с удовольствием. И главное – они были свободны. Не от всего на свете, нет, – они были такими же людьми из плоти и крови, но они даже во взрослые годы не переставали мечтать, больше того – они верили, что все их мечты осуществимы. Порой это выходило друзьям дяди боком. Кто-то погибал от передозировки, кто-то попадал в аварию на мотоцикле, кто-то оставался погребён под горной лавиной, а кому-то было суждено погибнуть на рифе, катаясь на сёрфинге. Но пускай жили они недолго, зато ярко и на полную катушку.
Образ жизни, который избрал для себя дядя Гриша, казался маме с Игорем смешным и нелепым. Они считали моего дядю позёром и все его увлечения называли глупыми понтами.
– Твой дядя пытается казаться крутым, но на самом деле он просто выпендривается, – сказала мне как-то мама.
Она осуждала Гришу за то, что он мной мало интересуется, что он не пытается помогать содержать меня. Я не могу сказать, что дела у Игоря шли плохо. Но, разумеется, не так хорошо, как у Гриши.
Мой дядя ни в чём себе не отказывал и не думал о завтрашнем дне. Он делал только то, что хотел, и никому ничего не был должен. Он не работал в общепринятом смысле слова, зато ездил по всему миру, снимая документальные фильмы, которые показывали по телевизору. На Светлогорском проезде эти фильмы никогда не смотрели.
Как-то в субботу по НТВ крутили какую-то передачу. Игорь с интересом смотрел её до тех пор, пока на экране не появился автор фильма – Григорий Скуратов. Послушав десять секунд, Игорь утомлённым голосом произнёс «какая херня» и выключил.
В октябре у нас с мамой произошёл конфликт. Я сейчас не вспомню, что мы не поделили, но разговаривали мы на повышенных тонах: и она, и я. Внезапно я почувствовал, что сзади меня кто-то схватил за шею, хорошенько тряхнул и бросил на кафельный пол.
– Ещё раз услышу, что ты на мать орёшь, я тебя урою, понял? – закричал Игорь.
Не могу сказать, чтобы мне было больно, однако такой метод воздействия пришёлся мне не по вкусу. И вместе с тем мне было стыдно, что я позволил себе повысить голос на маму. Я считал себя целиком неправым, а Игоря – всего лишь высшим судьёй, восстановившим справедливость и наказавшим меня за проступок. Я понимал, что он имеет на это полное право.