Сделав это, я радостно побежал к Игорю сообщить о том, что я поиграл, всё выиграл и даже сам выключил компьютер.
– А как ты его выключил?
– Нажал на кнопку.
– На какую кнопку? На синюю – на процессоре?
– Да.
– Блядь! – вкрадчиво произнёс отчим. – Ну и зачем ты это сделал?
– Хотел выключить компьютер.
– Выключил?
– Да.
– А ты понимаешь, что он от этого мог сломаться?
– Нет, я не знал.
– Ну а если ты не знал, зачем ты тогда вообще полез его выключать?
– Я хотел сделать, как лучше.
– В итоге я утратил кучу важных документов, которые были открыты на рабочем столе.
Я не понимал, как можно утратить документы, если они лежат на столе, но судя по всему, это было так: на столе за исключением монитора, мышки и клавиатуры ничего не было. Я не очень хорошо осознавал, что именно я сделал не так, но я понимал, что провинился.
– Простите, – сказал я. – Я не хотел.
В этот момент в комнату вошла мама.
– Ну он же не знал, что этого делать нельзя, – примирительно сказала она Игорю. – Ты бы мог ему об этом сказать.
– Я не думал, что он полезет выключать компьютер, – ответил он.
– Он не хотел сделать ничего плохого, – спокойным голосом произнесла мама. – И он так больше не будет, правда, Вась?
– Я больше не буду этого делать, – пообещал я.
– Не будешь, – согласился Игорь.
И он оказался прав. Больше ни разу мне не довелось сесть за его компьютер.
Мама тоже умела быстро привить манеры, но её методы были более убедительны.
Когда я жил с бабушкой, у нас дома было не принято закрывать двери в комнаты, а потому стучать, прежде чем войти, меня не научили.
На Светлогорском проезде я быстро научился стучаться.
Я как-то вошёл без стука в спальню, где мама красила ногти. Она объяснила мне, что так поступать не следует. Я всё понял, но привычка не возникает в один момент. По крайней мере, мне так казалось. Когда я через пару дней захотел арбуз и пошёл в спальню к маме с Игорем спросить, можно ли мне отрезать себе кусок, они ещё спали (была суббота). Я открыл в дверь и увидел… Как вы думаете, что я мог увидеть ранним субботним утром в спальне родителей? Правильно – два спящих тела под одеялом. И всё. Когда я вошёл, мама проснулась. Она пришла в бешенство от того, что я не постучал, и начала орать на меня так громко, что проснулся не только Игорь, но и младенец. Мама пришла от этого ещё в большее бешенство и решила раз и навсегда отучить меня от ужасной привычки. Она отвела меня в комнату и велела мне лечь. Я подчинился. Она достала из моего шкафа ремень дяди Гриши, который он мне отдал, потому что ремень был старый и к тому же со здоровенной пряжкой Harley-Davidson, а дядя к тому времени уже перестал ездить на мотоцикле.
– Сейчас я научу тебя стучать! – разъярённо сказала мама. – Восемьдесят ударов ремнём.
«Ого!» – прикинул я. За всю мою жизнь ремнём (по иронии судьбы, этим же самым) меня хлестали лишь однажды: дядя Гриша не выдержал, когда я при гостях рыгнул за столом, после чего сразу же смачно пёрнул. Но дядя сделал это скорее для проформы, не сильно и всего пару раз.
А вот мама проявила настоящее рвение. Восемьдесят самоотверженных честных удара пришлись на мою изнеженную девятилетнюю задницу (слава Богу, я хоть был в брюках). После восьмого удара жопа начала гореть, словно её раскалили черти в аду. После пятнадцатого удара жар сделался нестерпимым, однако всё только начиналось. Удар за ударом, раз за разом, на меня обрушивался широкий кожаный байкерский ремень, но я не смел сопротивляться. После двадцати пяти ударов мой зад перестал гореть; на смену жару пришла ноющая боль, которая с каждым ударом усиливалась в несколько раз. Где-то после пятидесяти ударов я взмолился, чтобы мама остановилась, но она была непреклонна.
Удар! Удар! Ещё удар!
Я пытался думать о чём-нибудь, о чём угодно, только не об этой боли. Я пытался считать удары, и после каждого вычислять, сколько ещё мне осталось терпеть.
Каждый раз, когда ремень опускался на меня, я готов был заорать, но я не хотел вытащить из постели ещё и Игоря, боясь навлечь на себя ещё больший гнев.
Я не знаю, где в тот момент было мамино милосердие, но она с необъяснимым рвением полосовала ремнём мой многострадальных зад, до тех пор, пока не воскликнула:
– Восемьдесят!
«Слава Богу, это закончилось!» – подумал я в этот момент. Но тут мама вновь занесла руку с ремнём надо мной. Я весь сжался от ужаса, что мне придётся терпеть ещё и ещё удары из-за того, что я извивался и около пяти ударов пришлись на спину, и ещё столько же почти вообще меня не задели. Но мама лишь с яростью отшвырнула ремень в стену и произнесла: