Новость как-то больно кольнула меня, но я ещё не успел осознать, что имел в виду дядя Гриша. Тактичные люди сообщают жестокую правду так, чтобы собеседник сам домыслил наихудший исход, затем спросил, чтобы развеять опасения, – и вот тогда тактичные люди безжалостно добивают, сообщая бескомпромиссную правду.
– Что произошло? – спросил я.
– В доме проводка старая, – произнёс дядя. – Видимо, коротнуло что-то.
– Много сгорело?
– Почти вся квартира, – сказав это, Гриша посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я прочитал то, что он хотел мне сообщить.
– А бабушка? – до этого момента я рассматривал как данность, что в момент пожара её не было в квартире. Но дядя не приехал бы, чтобы просто сказать о пожаре.
Он отвернулся и выдавил:
– В коме.
– Она в больнице?
– Да. В Пироговке.
– Нужно немедленно ехать к ней! – воскликнул я. Почему-то я верил, что стоит нам только появиться в палате, как бабушка сразу выйдет из комы, выздоровеет, и всё будет, как раньше.
– Нельзя, – сказал дядя. – Она в очень тяжёлом состоянии. Ожоги по всему телу. Пыталась спасти из огня полки с книгами. Ей даже удалось спасти некоторые.
– Но мы же нужны ей! Мы же должны её увидеть.
– К ней не пускают, – устало произнёс Гриша. – Она не в сознании. И даже если…
Он умолк.
– Она приходила в себя? – спросил я.
– Да. Ненадолго.
– Сказала что-нибудь?
– Три слова: Вася, книги, университет.
Эти слова калёным железом обжигали моё сознание на всём протяжении от ушей к сердцу и до кончиков пальцев. Бабушка. Пожар. Кома. Многочисленные ожоги. Три слова. Она произнесла моё имя.
Есть ситуации, когда человеку хочется плакать, но он до того обескуражен, что не может даже придать лицу серьёзное выражение: просто застывает с глупым видом, не понимая, что дальше делать, думать и чувствовать. Такое происходит в самых скверных ситуациях, и эта ситуация была как раз такой.
– Ладно, поехали, – сказал дядя.
– Куда?
– Куда-нибудь.
В первый раз в жизни мы с дядей пошли в ресторан вдвоём: обычно мы ходили туда вместе с его друзьями, когда Гриша забирал меня со Светлогорского проезда и впускал ненадолго в свою жизнь. Мы поехали в мексиканский ресторан на Большой Якиманке, названный в честь известного революционера. Ни мне, ни Грише особенно не хотелось есть, поэтому просто выпили по коктейлю в полном молчании.
– Что дальше? – спросил я, когда мы выходили.
– Какие-то планы? – уточнил дядя.
– Завтра в школу.
– Отпросишься.
– Это вряд ли.
– Тогда я тебе выдам индульгенцию.
– Договорились.
– Хочешь в кино? – спросил дядя.
– А что там идёт?
– Всякая хрень.
Мы шли мимо билборда с рекламой последних спектаклей мюзикла «Кошки».
– Хочешь на Уэббера? – предложил он.
Я согласился.
В тот день я остался у дяди.
Утром я проснулся в восемь тридцать утра – в панике и холодном поту. Сначала я не мог понять, отчего мне так страшно, потом вспомнил, что сейчас начнётся первый урок, а я не только не в школе, но за несколько километров от неё. Вспомнив об «индульгенции», я постарался успокоиться, но тревожное чувство не проходило. Я услышал, как дядя выходит из своей спальни в кухню, – обычно он вставал в полдень, однако в этот день, видимо, были дела. Постаравшись отвлечься, я вспомнил вчерашний мюзикл и уснул.
Когда я встал, Гриша стоял на кухне возле плиты, где варился крепкий кофе, без которого мой дядя не мог представить себе начала нового дня. Судя по его виду, он тоже только встал. Было около полудня. Я вышел в кухню, поздоровался. Гриша угрюмо кивнул. Я выглянул в окно: во дворе стояла церковь, ещё недавно она была вся в строительных лесах, а теперь снова сияла, как новая.
– Смотри, церковь отреставрировали, – сказал я, чтобы нарушить молчание.
– Я видел, – сказал дядя, снимая кофе с плиты. Он подошёл к раковине, поставил турку на её край, потом сделал шаг в сторону двери и сообщил: – Бабушка умерла.
И вышел.
Мне много раз доводилось слышать рассказы об утрате самых близких людей: в них полно болтовни о чувстве пустоты, моментально заполняющем человека, об апатии, охватывающей скорбящих, об осознании несправедливости Смерти, забирающей лучших из нас, и тому подобных ничего толком не значащих фраз.
У меня нет оснований не доверять этим рассказам, однако, я в тот момент не чувствовал ничего, кроме собственной вины.
Я ещё не успел осознать всю трагедию произошедшего. Я понимал, что произошло нечто ужасное, что дядя в бешенстве, а стало быть, я виноват в трагедии, постигшей нашу семью. Я сразу понял, в чём именно заключается моя вина: я слишком мало внимания уделял бабушке, редко звонил ей, редко её навещал. В последнее время мы с ней виделись очень редко. Разумеется, были сдерживающие факторы в виде мамы и Игоря, но я прекрасно понимал, что, в случае если бы действительно хотел, я вполне мог бы найти способ видеться с бабушкой раз в неделю.