Дядя затянулся сигаретой, пепел при этом упал ему на колени, однако он не заметил.
Я отчего-то понял, что дядя просто повторяет слова, сказанные ему врачом по телефону. Просто ретранслирует услышанное, никак не изменяя форму подачи, чтобы не пропускать эти слова через себя.
«Как будто то обстоятельство, что он не скажет о смерти своими словами, сможет её отменить», – подумал я.
В этот момент я захотел взять и со всего размаху съездить себе по морде.
Разумеется, не хочет пропускать через себя! Это же, чёрт возьми, бабушка! Господи, какое кощунство только что пришло мне в голову. Я вновь устыдился неосторожных мыслей, которые постоянно приходили мне в голову. Что бы я ни думал, всё было как-то не к месту, слишком плоско, буднично, в этом не было ничего торжественного. И даже когда в церкви под окном зазвонили колокола, я не увидел в этом некоего тайного знака, последней дани уважения бабушке, – колокола звонили каждое утро и никак не могли быть связаны с её кончиной.
Более всего мне было удивительно то, что я не чувствовал чего-то особенного. Бабушка умерла, но ничего, казалось, не изменилось: мы с дядей Гришей сидели на кухне, за окном звонили колокола, охранники у американского посольства, как всегда говорили о чём-то своём, машины въезжали на территорию Белого дома, над ним как всегда развивался флаг, цвета которого Пётр Первый позаимствовал у голландцев.
Бабушка умерла, но мир продолжал существовать.
И это было… поразительно… нет: уму непостижимо!
Бабушка для меня была неким непреложным элементом этого мира, неотъемлемой его частью, без которой Вселенная не могла обойтись. С самого начала моей жизни (то есть, с начала эры Василия Скуратова) всегда утром вставало солнце, всегда на смену зиме приходила весна, и всегда была бабушка. Это был порядок вещей, установленный задолго до моего рождения, и я скорее бы поверил, что солнце не встало утром или что зима будет длиться вечность, но отсутствия бабушки в мире я просто не мог вообразить. И что же? Бабушка умерла, а мир не содрогнулся, не рухнул, не пришёл в отчаяние, мир даже не заметил трагедии, которая его постигла! Я знал, что люди рождаются и умирают, что каждому рано или поздно придётся упаковать чемодан с накопленным опытом и несколькими принципами, которые человек унесёт в могилу, – таковы правила игры, однако я не мог понять, как это могло произойти с бабушкой.
Я снова втянул в лёгкие дым, сизый и густой, как кисель.
В тот день я не пошёл в школу. Мы с дядей Гришей какое-то время посидели на кухне, затем он пошёл умываться (мне почему-то казалось, что он уже успел умыться, но, возможно, я не так понял).
Затем мы поехали в Пушкинский. Отдав должное Калеони и Давидам Донателло и Микеланджело, мы двинулись в сторону Греческого зала, однако я остановился у деревянной скульптуры плакальщика и взглянул на дядю. Тот кивнул, и мы направились к выходу. Зашли пообедать в какой-то ресторан, где выпили чаю. Прогулялись по Гоголевскому и через Новый Арбат вернулись на Девятинский.
Поднявшись в квартиру, дядя взял ключи от машины, и мы поехали на Светлогорский проезд.
– Ну и чем ты планируешь заниматься? – спросил он, припарковавшись у дома № 7.
– Не знаю, – я не совсем понимал, имеет он в виду грядущий вечер или всю мою жизнь. – Домой пойду. А ты?
– Надо доехать до Пироговки, – угрюмо произнёс он. – Но я не об этом. Ты определился, что будешь делать, когда закончишь школу?
Я покачал головой.
Мне было уже пятнадцать лет, а я ещё и понятия не имел, что мне нужно.
Пожалуй, в первую очередь нужно будет свалить из этой дыры и больше никогда не вспоминать о существовании Игоря. Вот главная перспектива, которую я наметил себе. Однако, чем заниматься? Как зарабатывать? Что мне было бы интересно делать? На эти вопросы я ответить не мог.
– Я мог бы предложить тебе пойти по моему пути и стать журналистом, однако не знаю, насколько это правильно с моей стороны, – произнёс дядя.
– Почему?
– Потому что ты сам должен решить, чего хочешь от этой жизни. Только ты её проживёшь, и будет глупо сделать это по чужому совету. Миллионы людей пытаются жить по примеру Христа, не осознавая, что являются лишь подражателями.
– Но ведь они стремятся возвыситься через это, – возразил я. – Иисус, в конце концов, был сыном Божьим.
– И в то же время он был смертным человеком.
– Но он воскрес, – заметил я.
– А перед этим умер… – дядя осёкся. Мы оба вспомнили о бабушке и подумали о том, что она не воскреснет. – Как бы то ни было, Иисус прожил жизнь так, как считал нужным. Он прожил её праведно, и многие пытаются сделать то же самое. Однако Христос прожил свою жизнь и проследовал своим путём. Остальные лишь подражатели.