Он постелил мне в гостиной.
Перед сном я вышел на балкон, откуда было видно стелу на Поклонной горе. Она была рядом и вместе с тем ужасно далеко. Настроение было испорчено, – гармония и радость, которыми наполнил меня патриотизм, рассыпались от саркастичных комментариев дяди. Спать я ушёл с чувством, словно подошёл совсем близко к источнику радости, а потом меня кто-то силой увёл от него, не дав насладиться им в полной мере.
На следующий день, прежде, чем поехать в школу, я, как и обещал, позвонил маме. Она сказала, что будет ждать меня в машине, на парковке возле дома.
И, когда я приехал, она действительно меня ждала.
– Какие у тебя сегодня уроки? – спросила она.
– Физика, алгебра, литература, английский, история, – перечислил я.
– И всё?
– Ещё русский.
– Возьми нужные учебники и тетради, – сказала мама.
Мой рюкзак и пакет со всеми школьными учебниками и тетрадями лежали на заднем сидении.
– Вечером снова поезжай к дяде Грише, – продолжала мама. – Домой не ходи.
– Хорошо, – ответил я.
Повисла пауза.
Я хотел узнать, в чём дело, но мне отчего-то неловко было об этом спрашивать. Мы посидели в тишине секунд десять, потом мама сказала:
– Мы ушли из дома.
– Почему?
– Потому что без Игоря нам будет лучше.
Я забрал нужные учебники, попрощался с мамой и пошёл в школу.
Несмотря на то, что я привык таскать тяжёлый рюкзак, сегодня он как-то особенно придавливал меня, словно в нём были не только книги, но и мои размышления.
Конечно же, жизнь на Светлогорском проезде мне отнюдь не нравилась: я не очень любил, когда Игорь впечатывал меня в стены, если мы с ним сталкивались в коридоре, мне безумно хотелось иметь возможность ходить в душ, когда вздумается, и я с удовольствием завтракал бы спокойно на кухне вместе со всеми, а не пробирался туда всякий раз, словно вор.
Но вместе с тем мне казалось чудовищной ошибкой со стороны мамы прервать эту, пускай и не самую лучшую, но вполне стабильную и понятную жизнь и пуститься в авантюру с двумя детьми. Мама была кардиологом в Центральной клинической больнице, – разумеется, зарабатывала она немного. Мне было не очень понятно, как мы будем жить, где будем жить и, главное, – на что.
Я понимал, что мне, судя по всему, придётся пойти работать, эта мысль была очень правильной, очень зрелой, но почему-то она отталкивала меня.
Казалось бы, Оливер Твист, Дэвид Копперфильд и другие друзья моего детства учили меня, что хорошие мальчики должны зарабатывать деньги с раннего возраста. Я понимал, что так надо, что это правильно, но я не мог себе представить, что через неделю или через две недели я, пятнадцатилетний мальчик, – вот так просто пойду и начну работать. Это отчего-то казалось мне какой-то шуткой, в самой этой мысли было что-то искусственное, неправдоподобное.
Удивительно, но лень и привычка быть жертвой сидели во мне намного глубже, чем чувство попранной справедливости и желание что-то изменить в своей жизни. Любое новшество, любой кардинальный разворот жизни пугал меня, и весь день я провёл в размышлениях, как же теперь будет складываться моя жизнь.
Вечером у дяди Гриши я наспех сделал домашку – просто, чтобы в тетради было что-то написано, хотя я и понимал, что при проверке получу за работу «двойку». На следующий день я снова пошёл вместе с дядей в школу, а вечером меня встретила мама и сказала, что мы сейчас с ней пойдём за вещами.
– Забирай всё, что тебе может понадобиться, – сказала она, словно мы собирались переезжать.
Я прошёл в свою комнату, собрал трусы, носки, некоторые летние вещи, – всё уместилось в одну небольшую сумку.
С четырьмя сумками мы спустились к машине, убрали вещи в багажник и уже собирались садиться сами, когда к дому подъехал автомобиль Игоря.
– Ну-ка живо залезай, – велела мать, я подчинился.
Увидев маму, Игорь остановился, я видел, что он опустил стекло, но мама демонстративно отвернулась, села в машину и завела мотор.
– Куда поедем? – спросил я.
– В наш новый дом, – сказала мама.
И мы поехали в Крылатское.
В Москве есть, пожалуй, всего три района, которые я не любил и до сих пор не люблю больше, чем Тушино, – это Крылатское, Матвеевское и Кунцево. Последний – это родной район Игоря, где жила его мать и где мы в первое время часто бывали. Именно в Кунцево я узнал, что левши – это правши, за которыми плохо следили в детстве и которых не научили всё делать правой рукой, как это полагается нормальным – правильным – людям. Подобных откровений в Кунцево я сделал преизрядное количество, и потому этот район был мне неприятен. Аллергия на Матвеевское у меня появилась ещё в раннем детстве. С Крылатским подобных воспоминаний у меня не было, этот район просто раздражал меня своей атмосферой без всяких объективных причин.