Крылатское для меня было примечательно исключительно тем, что здесь жила двоюродная сестра моей матери – тётя Люда, мы с ней крайне редко виделись, но она очень хорошо ко мне относилась. Тётя Люда была риелтором и, кроме того, сама сдавала квартиру в соседнем от себя доме. Собственно, как я узнал чуть позже, эта квартира как раз освободилась от жильцов, и тётя Люда разрешила нам в ней пожить. Вся эта квартира была меньше одной моей комнаты на Светлогорском проезде. Здесь была ванная, где магическом образом смогли поместиться унитаз, раковина, душевая кабина и даже стиральная машина, кухня, куда при большом желании мы могли войти втроём с мамой и Егором, а также комната – общая для всех.
По большому счёту, обычная «однушка» без каких-либо претензий: в таких условиях люди жили и по трое, и вчетвером, а иногда и впятером – и ничего, не жаловались. Но мне, привыкшему к собственному пространству, такое положение дел казалось диким. Я никак не мог смириться с мыслью о том, что теперь это – наша реальность.
Поскольку места в комнате было, мягко скажем, мало, мама купила нам с Егором двухъярусную кровать, – я не хотел спать на верхней полке, чтобы не залезать туда всякий раз, как мне нужно будет на кровать, но, поскольку Егор был маленький (ему тогда не исполнилось и шести лет), мама настояла, чтобы он спал внизу. В первый же вечер, когда я решил присесть на кровать и сел на кровать брата, он сразу же сказал:
– Эй! Это моя кровать! Сиди на своей кровати!
– Слушай, я просто сел, – ответил я, – отвали.
– У тебя для этого есть своя кровать!
– Тебе жалко, что ли?
– Вась, он прав, – вступилась мама. – Ты же не хочешь, чтобы он залезал в твою кровать. Это его личное пространство, он имеет на него право.
– Да я буду просто счастлив, если он будет тусоваться наверху, – пробурчал я. – И личное пространство у нас было на Светлогорском проезде. Теперь никакого личного пространства ни у кого из нас нет.
– На Светлогорском проезде мы больше не живём, – заметила мама.
– А, собственно, почему?
– Потому что… там… а тебе разве нравилось жить с Игорем? Нравилось, как он тебя чморил?
– Нет, не нравилось. Но почему мы уехали? Не из-за того же, что Игорь меня чморил?
Мама ничего не ответила и пошла на балкон. Пока она курила, Егор рассказал, что в день Победы они приехали домой, Игорь начал что-то рассказывать про войну и подвиг народа, а мама засмеялась, что он это рассказывает так, словно сам принимал участие в Сталинградской битве.
– И тут папа как возьмёт и стукнет маму! – воскликнул Егор. – А потом начал ногами бить, выпинывать из квартиры и сказал: «Ещё слово скажешь, вообще убью!»
Негодование матери мне было вполне понятно, – взрослому человеку непросто вынести, когда с ним так поступают. Но вместе с тем я был очень разочарован её поступком, хоть и признавал, что он заслуживает уважения. Каждое утро до конца мая я должен был вставать в 6:30 утра, чтобы сесть на девятнадцатый троллейбус, доехать на нём до Сокола и от Сокола – до Светлогорского проезда на автобусе 88. С учётом вечной пробки на пересечении улицы Народного ополчения и проспекта маршала Жукова, дорога в один конец занимала полтора часа. Один раз мне повезло: мама забрала меня на машине из школы, и мы с ней доехали за двадцать минут. В остальные дни я возвращался тем же маршрутом.
Так, мотаясь каждый день в школу из другого района, я чудом закончил девятый класс без троек и с отличием сдал выпускные экзамены.
К моменту окончания девятого класса я смирился с утратой бабушки, начал привыкать к переезду в Крылатское и пришёл в относительную моральную норму. И тогда же я совершил второй из самых гнусных поступков в своей жизни. Я понимаю, что далеко не первый раз говорю эти слова, но так уж получается, что данное повествование есть не что иное как летопись моих унижений или моего свинства – вполне тривиальный путь в бездну морального разложения.
Чтобы устроить праздник в честь окончания неполного среднего образования, родители всех учеников нашего класса (за исключением Андрюши Савельева, который не обладал такой роскошью) скинулись и оплатили нам три дорожки в боулинге на два часа. Каждый из нас (за исключением Андрюши Савельева) хотя бы один раз играл в боулинг и понимал, что это такое, но детский дом не так щедр и сердоболен, как об этом рассказывают по телевизору, и нашему однокласснику всё в боулинге было удивительно. В конце концов, лакированные дорожки, кегли, которые сами собой расставляются, каналы, по которым выкатываются новые шары, и всё остальное действительно поражают воображение, когда весь твой досуг сводится к тому, чтобы настрелять денег на сигареты, в тысячный раз обойти надоевший микрорайон или найти укромное место для мастурбации. И Андрюша как простодушный и добрый парень не стеснялся выражать свой восторг от происходящего и благодарить Нину Фёдоровну за то, что это устроили, – он прекрасно понимал, что, в отличие от всех нас, за его празднование никто не платил, и он играет с нами исключительно из милости и сострадания.