Я в последний момент остановил добрую Елену Иосифовну и сказал, что я просто проходил мимо и не предупреждал дядю о том, что собираюсь заглянуть в гости.
Слова свои я подкрепил вымученной улыбкой, вызванной осознанием того, что, хоть я и лгу, всё же говорю чистую правду.
Прежде чем старательная консьержка успела мне что-то ответить, я убедительно попросил её не говорить дяде, что я заходил, так как в это время должен быть у репетитора по английскому. Я даже нашёл в себе силы заговорщически подмигнуть Елене Иосифовне, после чего поспешил ретироваться.
Выйдя на улицу, я, как ни странно, почувствовал облегчение.
Теперь мне не было необходимости лгать дяде о том, как хорошо мне живётся с отчимом и мамой.
Возможно, вы не понимаете, почему я просто не рассказал дяде Грише о том, как безбожно меня притесняют на Светлогорском проезде, почему не попросил спасти меня от всего этого.
Но я не мог это сделать.
Тогда не мог.
Я виделся с Гришей в лучшем случае раз в месяц, мы с ним проводили несколько часов, и зачастую большую часть этого времени я был предоставлен самому себе. Дядя много путешествовал, ездил по всему миру и вполне мог бы хоть изредка брать меня с собой. Хоть иногда. Но он этого не делал. Время, которое мы проводили вместе, он обычно посвящал различным вещам, интересным лично ему.
Если вспомнить, я не могу привести ни одного примера, когда мой дядя тратил бы время на меня.
Обыкновенно он вписывал меня в график запланированных дел, возводя меня в почётный ранг свидетеля деяний Григория Скуратова.
Всё это свидетельствовало скорее о полной его несостоятельности как родителя, да и очевидно было, что я был совершенно ему не нужен.
Я не виню его в этом, в конце концов, он не был моим отцом и ничего мне не был обязан. Он просто был моим опекуном – формальным опекуном.
Фактически же я воспитывался заботами эмоциональной матери, её строгого мужа, нескольких школьных учителей, которым было насрать на меня, и одноклассников, которые меня ненавидели.
Словом, жизнь моя удалась так же, как утро Курта Кобейна 5 апреля 1994 года.
Сказать дяде Грише о том, что меня унижают, попросить его заступиться, пресечь всё это?
Нет.
Во-первых, я не верил, что дядя сможет убедить Игоря и маму контролировать вспышки безудержного гнева, свойственные их горячим натурам. Скорее всего, после «серьёзного разговора» я получил бы острую порцию пиздюлей, что не слишком сильно меня устраивало.
Второй причиной моего молчания была твёрдая уверенность в том, что дядя Гриша, узнав о моих проблемах, едва ли загорится желанием их решить. Как я уже говорил, он был отнюдь не заинтересован в моей персоне, и единственное, что нас с ним связывало, – это кровное родство дяди с моим отцом. Кроме того, Игорь казался мне таким сильным, таким могущественным, что я был уверен: случись им с дядей Гришей подраться, тщедушный дядя непременно потерпел бы фиаско. Да и едва ли он, вообще, стал бы связываться с Игорем ради меня.
Несмотря на безразличное отношение ко мне со стороны дяди, я очень любил его общество и от души радовался всякий раз, когда мне выпадала возможность увидеться с ним.
Дядя был живым и свободным, он жил той жизнью, которой мечтал жить я, и каждая наша встреча была для меня возможностью прикоснуться к мечте, почувствовать её осуществимость.
Но я прекрасно понимал, что стоит дяде Грише отказаться мне помогать… нет, я ведь не собирался просить его о помощи…
Я понимал, что стоит ему спокойно выслушать мной рассказ, посочувствовать мне и потом ничего не сделать, – и я навсегда потеряю его. Всё останется как прежде: мы будем так же видеться раз в месяц или немного реже, будем ходить куда-то и иногда разговаривать, но я никогда не смогу относиться к дяде Грише по-прежнему: он перестанет быть моим героем, я перестану равняться на него, а значит, потеряю то единственное волшебство, которое маме с Игорем чудом не удалось вырвать из моей жизни.
Мне было отрадно думать, что, если я попрошу дядю спасти меня от несправедливых гонений отчима, он непременно заступится за меня. Много раз я рисовал в своём воображении, как во время очередного акта морального и физического насилия надо мной стальная дверь квартиры на Светлогорском проезде слетает с петель, дядя Гриша врывается внутрь, разбивает Игорю морду, попутно ломая ему несколько рёбер, а потом мы с ним уходим, чтобы никогда не вернуться в это место, которое я никогда не называл своим домом.
Это была самая счастливая и самая заветная из моих мечт, но стоило мне вернуться к реальности, и я сразу понимал, насколько она призрачна и мало осуществима.