– Да. Каждая стволы задрала. Похоже, заметили нас и теперь целятся. На радаре видна пара характерных засечек – ни с чем не спутаешь.
«Этого только не хватало! „Шакал“ с двадцати километров в туза попадает. И прошивает любую броню – алмазная накатка тут уже не спасет».
– Колонна, внимание! Разворот на полгоризонта! Убираемся отсюда на предельной скорости!
– Наблюдаю залп «Шакалов»! Восемь снарядов в воздухе… Повторный залп! Прогноз цели по траектории – наша группа.
Если секунду назад я надеялся, что тойлангские артиллеристы нас не заметили или заметили не нас, то теперь приговор моим бронеединицам можно было считать подписанным.
– Сир, просим разрешение использовать кольца-катализаторы.
– Разрешаю! Машины – на землю! Всем спешиться!
Снаряды «Шакалов» летят с гиперзвуковой скоростью и промахи дают только по праздникам. На то, чтобы выкарабкаться из бронегробов и залечь за деревьями, нам оставались считанные секунды.
Но ведь были еще тойланги в засаде, которую мы только что обстреляли по целеуказанию берсальеров! Хотелось бы надеяться, что мы положили всех, но так бывает только в мечтаниях безусых кадетов. На войне готовься к худшему.
Хотя к самому худшему я, как оказалось, готов не был.
Стоило мне отбежать от транспортера на несколько шагов, как из-за деревьев прямо мне навстречу вылетело семейство шаровых молний: три-четыре крупных и семь-восемь мелких.
Вот че…
Я был добычей женской особи по имени Ресту-Влайя. Росту в ней было за два метра, силищи – как у призовой конкурсной кобылы.
Она принадлежала к доминантной расе тойлангов, которая, как считалось, полторы тысячи лет назад возглавила борьбу других рас с захватчиками из космоса. Этих полумифических захватчиков тойланги называли «гиши» – дословно «жаднейшие».
По ее мнению, я говорил на языке тойлангов «как гиши». То есть, думалось мне, неважно.
Ресту-Влайя была очень молода. По тойлангским нормам, возраст позволял ей служить в регулярной армии только бегуном (по-нашему – рядовым). Она могла поступить на правительственную службу, отбыть некоторое время в бегунах, затем занять должность командира пятерки, затем – пяти пятерок, и после этого получить звание Боренья Слова Передающего. То есть лейтенанта.
Любопытно, что просто просидев дома в течение двух лет и соответственно повзрослев, Ресту-Влайя по первому своему требованию получила бы то же самое офицерское звание автоматически, ни дня не пробыв в армии – хоть действующей, хоть бездействующей. Для потомственных аристократов подобная практика была в порядке вещей: биологический возраст заменял реальную выслугу.
Мы считали, что именно такие квазиофицеры превращали отлично оснащенную технически армию тойлангов в достаточно посредственный инструмент галактического владычества. Пока война велась на узком фронте и можно было ограничиться использованием профессиональных частей, тойланги дрались как львы. Но в тотальном противостоянии озверевшему Сверхчеловечеству они должны были рано или поздно сломаться – что и случилось в конце концов в сражении за систему Кетрарий.
Голос расы не позволял моей Ресту-Влайе идти в бегуны. Но и ждать два долгих эрруакских года она не желала.
Ресту-Влайя спешно нуждалась в офицерском патенте, ведь без него карьера каллиграфа была тойлангу заказана. Таковы традиции этого древнего и мудрого народа.
Чтобы законно и публично заниматься любым искусством – не только каллиграфией, – тойланг должен получить Испытат. А Испытат, как ясно из названия, выдают только после ряда испытаний, среди которых получение младшего офицерского звания представляется не самым трудным. Неполный список испытаний таков: четыре месяца полного одиночества; подтвержденные официально контакты с четырьмя сексуальными партнерами; многоступенчатые экзамены по истории искусства (скажем, поэт должен был помнить наизусть сорок тысяч четыреста сорок строк из классиков) и еще несколько, которые можно для простоты назвать комплексом спортивных упражнений.
Если же тойланг без Испытата имеет наглость составить крохотное стихотворение или нарисовать пейзажик размером с ладонь, он подлежит смерти. Ни много ни мало.
Ресту-Влайя была одержима стихосложением. С детства в ее немаленькой дельфинячьей голове слова самопроизвольно сплетались в венки, складывались в ажурные арки, громоздились друг на друга массивными пирамидами метафизических поэм.
Была ли она и впрямь неоформленным гением или страдала психической болезнью в социально приемлемой форме? Мне, человеку, ответить на этот вопрос невозможно.