– Сир, признаю, что я – лично я – допустил грубые просчеты в планировании этой десантной операции. Готов взять на себя всю ответственность за неудачу нашего корпуса. Но полковник Эффендишах совершенно прав: мы нуждаемся в эвакуации. Мы должны просить, чтобы транспорты начали ее так быстро, как это возможно. А указанные вами возвышенности следует причесать тяжелыми плазмометами и использовать в качестве посадочных площадок.
Это был Петр-Василий Дурново. Я проникся к нему уважением с первой минуты нашего знакомства.
Конечно, вразумить генерала нам не удалось. Такова природа начальства: чем лучше совет, исходящий от подчиненного, тем сильнее генеральская психика сопротивляется голосу рассудка. Наверное, мы с Петром-Василием имели шансы на победу, если бы, заранее сговорившись, провели хитроумную макиавеллиевскую распасовку мнений, сомнений и контрмнений таким образом, чтобы золотая мысль «а не пора ли драпать?» зародилась у генерала как бы самостоятельно. Но за стенами штаба берсальеры с треском расстреливали все новые цепи атакующих тойлангских мин, злобно перекликались гром и ливень, в соседнем блоке за тонкой пластмассовой мембраной хирурги пользовали раненых. Судя по воплям, скальпелем служила циркулярная пила, наркозом – хорошо если новостная пилюля.
В такой обстановке было не до игр с генеральским самолюбием.
– Воля ваша, си-ир. – Когда я злюсь, начинаю протягивать некоторые гласные. – Перегруппи-ировывайтесь. Но какие будут при-иказы для моего разведвзвода?
– Срочно возвращайтесь на орбиту. Доложите обстановку как есть. Донесите до адмирала Пирона нашу решимость сражаться. Самым неотложным образом мы нуждаемся в берсальерах, средствах связи и левитирующих транспортерах. Я сейчас же высылаю в полки курьеров с приказом занять сухие возвышенности, вырубать лес и готовить площадки для приема десантных кораблей.
Я покосился на подполковника Дурново. Тот – лицо чернее тучи – оформлял донесение командира корпуса на официальном бланке.
При нашем разговоре присутствовали еще несколько офицеров – безмолвные статисты, окончательно потерявшие волю к самостоятельному мышлению, а вместе с ним и к жизни.
«А ведь большинству этих болванов сейчас предстоит пролететь на уцелевшей броне по двести—триста километров, разыскивая потерявшиеся части. Эх, пропадает корпус почем зря…
Мне отсюда до катера – двадцать минут. Полет до флагмана – час с лишним. В лучшем случае через полтора часа я привезу командованию донесение генерала и свое персональное мнение: корпус с Утеса надо выводить. Послушают, конечно, генерала, а не меня. При этом, пока Пятый и Седьмой Флоты будут согласовывать дальнейшие действия, пока будет вырабатываться боевой приказ, пока, в конце концов, в штаб корпуса доставят новое оборудование связи…»
С такими невеселыми мыслями я засунул бланк донесения в сканер своего скафандра и, запасшись таким образом электронной копией, поместил оригинал в герметичный транспортный контейнер.
Мне оставалось только пожелать смертникам всего хорошего.
– Удачи, сир, – генералу. – Удачи, коллеги, – Петру-Василию и другим офицерам.
В комнате охраны штаба меня дожидались активанты.
«НУ???!!!» – прочел я в их глазах.
– Мы здесь лишние, джентльмены. Возвращаемся.
Если бы не субординация, они, наверное, разорвали бы меня в клочья – как сторожевые псы, которым на всю свору в качестве обеда выдали одну сморщенную морковку.
Мы надели шлемы, вышли под дождь, погрузились на транспортер и осторожно поползли через позиции берсальеров.
В это время в семидесяти километрах от нас ракетный дивизион тойлангов (по данным разведки Пятого Флота, он числился полностью уничтоженным в первый день операции) завершил топографическую привязку к местности. На блоки наведения ракет было выдано полетное задание, и железные карандаши начали парами покидать пусковые пеналы.
Конечно, в ту минуту я об этом не знал. Но когда из командирской башенки транспортера я увидел тусклые проблески огня над прикрывающими штаб корпуса зенитными батареями, стало ясно, что сейчас из облаков что-то вывалится.
И действительно, с небес посыпалось все вперемешку: обломки, горящие сгустки неотработанного топливного геля и, к сожалению, исправные боеголовки ракет, которым удалось прорваться сквозь меткий, но недостаточно плотный зенитный огонь.
Пузыри жидкого пламени, фонтаны пара и грязи, трухлявые потроха растерзанных ударной волной деревьев, шипящие сопли разжиженной стали…
Можно ли выжить в точке закипания стали?
К счастью – можно. Потому что поверх обычной брони на новую боевую технику накатывают еще три миллиметра искусственного алмаза.
Наш транспортер был новейшим для того времени произведением концерна «Объединенные Верфи», который, вопреки своему судостроительному названию, выпускал в придачу к боевым кораблям половину всей сухопутной техники Сверхчеловечества. А вот на универсальных блоках, из которых был набран штаб корпуса, генеральный заказчик сэкономил. Обычный многослойный полимер между двумя листами ингибированного алюминия – хорошая защита только от дождя.
Формально я не подчинялся командованию корпуса и не должен был принимать участия в поисках и спасении уцелевших штабистов. С другой стороны – тоже формально! – я был послан на Утес, чтобы оценить сложившуюся обстановку.
Десять минут назад обстановка была одна. Теперь, когда в довершение всех несчастий был разгромлен штаб, стала совершенно другой. Какой именно – я был обязан разобраться!
Повинуясь моему приказу, транспортер направился туда, где в водоворотах черной дымящейся воды светлели обваренные тела.
Через четверть часа обстановка снова прояснилась.
Генерал и большая часть офицеров штаба попросту исчезли. Их смерть подтвердили независимо друг от друга трое самых чутких берсальеров. «Нет биотоков. Только смутные отзвуки смерти», – заключили они.
Выжили и отделались чепуховыми царапинами Петр-Василий, два хирурга и начальник службы тыла. Остальные офицеры получили сильные ранения.
После гибели генерала и большинства полковников старшим по званию среди дееспособных оказался я.
– Ну что, подполковник, как спасаться будем? – спросил я у Петра-Василия. – И как корпус спасать?
– А что тут думать, полковник? – в тон мне ответил Дурново. – Все уже ясно.
И вправду.
Мы быстро поделили остатки подвижного парка штабной бронеколонны. Составили несколько курьерских групп по две-три левитирующие машины в каждой и особые группы: медицинскую и штабного ядра. Медицинская группа должна была отвезти раненых к нашему высадочному катеру и доставить туда двух посыльных, для которых я быстро надиктовал новую разведсводку и координаты зон, в которых полки будут дожидаться эвакуации на орбиту.
В курьерские группы выделялись по нескольку берсальеров и по трое моих активантов. Каждая группа должна была разыскать определенный полк и передать ему приказ об отступлении на такие-то позиции. Штабное ядро во главе с Петром-Василием отправлялось вместе с той группой, которая была назначена в ближайший полк. Я – наоборот, определил себе место среди тех, кому предстояло пройти самый длинный маршрут.
Все активанты получили от меня разрешение при встрече с противником использовать кольцо-катализатор. И напоминание, что потеря самоконтроля, по данным полигонных экспериментов, представляет для активанта опасность куда большую, чем прямое попадание из тяжелого плазмомета.
Тойланги повторили огневой налет – на этот раз по пустому месту. Все группы уже вышли на маршруты.
Какое-то время мы еще переговаривались друг с другом. Я успел получить оптимистический доклад медицинской группы о том, что катер найден целым-невредимым и погрузка раненых начата. Крайние северо-восточные курьеры доложили, что прорываются с боем через заслон тойлангов. Еще кто-то отрапортовал, что приданные группе активанты катализировались. Зачем – я узнать не успел. Переговоры потонули в помехах, начала сказываться недостаточная мощность бортовых передатчиков.