Разделяет ли Барозуб это мнение? Нет, совсем наоборот. Его тоже никогда не пленяла «культура Запада». Это значит, что он ценит культурные связи Польши, к примеру, с Францией, но его не интересуют ни литературный эксперимент, ни интеллектуальные поиски, пользу которых для писателя, занимающегося трудной материей жизни в своей стране, он не видит.
Александр слушал и не записывал; потом взял свою рюмку, выпил ее до дна и довольно демонстративно отодвинул в сторону блокнот в кожаном переплете.
— Ну, хорошо, — сказал он. — А что вас беспокоит, пан Ежи? Что вас сейчас беспокоит?
— Нечего мне лезть со своими проблемами к лягушатникам, — буркнул Барозуб. — Простите.
— Понимаю. Это не совсем точный вопрос. Меня здесь несколько лет не было, поэтому я смотрю сейчас на Польшу иначе, как бы с перспективы и немного со стороны. Как будто бы все на своем месте: и интриги те же, что и раньше, и механизм интриг, который вы, пан Ежи, так прекрасно и в то же время так откровенно обнажили, не оставив почти никаких иллюзий, и все же… Словно что-то в человеческих душах изменилось, словно что-то лопнуло. Конечно, я говорю о людях, которых я знал раньше и с которыми теперь встречаюсь. Мне трудно дать этому точное определение… Тут может справиться только ваше перо. Сначала я думал: осложнилась международная обстановка, страх перед бурей… Да, конечно, но ведь дело не только в этом. Прошу меня простить, но когда вы так гладко отвечали на мои вопросы, я подумал, что все эти фразы, конечно прекрасно построенные, вы говорите как бы нехотя, лишь бы только отделаться, просто по необходимости, словно они не ваши. Еще минутку, простите. Я понимаю, что нельзя просто так отказаться от веры, которая определяла всю жизнь, но за то время, пока меня здесь не было, произошло, видимо, ускоренное высыхание источников этой веры. И люди, если можно так выразиться, оказались беззащитными перед миром, перед тем, что должно наступить и наступит. Естественно, я имею в виду тех, с кем я встречался раньше, людей нашего круга. У меня здесь есть хороший товарищ, которого я когда-то считал образцом человека, руководствующегося в жизни простыми принципами. Может быть, вам эта фамилия знакома: Завиша-Поддембский…
— Вы с ним дружите?
— Пожалуй, можно так назвать, и я не случайно о нем вспомнил. Я сказал бы, что этот человек, живущий интуицией, он как чувствительный приемник, который не в состоянии ни интеллектуально, ни политически проанализировать, что его конкретно беспокоит, что в нем перегорает, но необыкновенно остро улавливает необходимость срочных перемен, очищения…
— Дорогой друг, — холодно проговорил Барозуб. — Для меня эти рассуждения слишком сложны. Жизнь постоянно выдвигает новые требования, а перемены, такие, как совершенствование форм правления и улучшения жизни страны, бесспорно необходимы.
— Прошу меня простить, но вы, пан Ежи, просто хотите от меня отделаться, как от слишком любопытного ученика. Может, действительно я кажусь несколько наивным. Тогда скажу иначе: не видит ли правящий лагерь перед лицом испытаний, которые его, несомненно, ожидают, необходимости присмотреться к самому себе? Не являются ли постоянные конфликты в этом лагере, которые стали обычным явлением, выражением того, что стране нужны ощутимые перемены?
— Какие же перемены нужны?
— Не знаю. Может быть, расширение политической платформы, на которую опирается власть? Или нужно дать возможность высказаться людям, отстраненным от дел, находящимся в эмиграции?
— Я не политик.
— Понимаю, вы не хотите говорить на эту тему. Я обратился к полковнику Вацлаву Яну с просьбой дать мне интервью. Пока ответа не получил.